Смерть в объятиях прибоя

А утром я встала рано, около шести часов, и сразу пошла к морю. Поплавала и выбралась на пирс, вон тот, левый, и с него заметила что-то в воде. Это был Вершинин. Я разбудила Бориса и вернулась с ним на берег. Дальше вы знаете. – Женя перевела дыхание и неуверенно посмотрела на майора, ожидая его следующего вопроса.

И он его задал. Но вначале развернул перед ней сложенный вчетверо лист бумаги. Обычной бумаги для принтера формата А4. Женя ошарашенно прочитала первые строчки, написанные знакомым почерком с наклоном влево, а Караваев тихо спросил:

– 

Вам знаком этот документ, Евгения Аркадьевна?

ГЛАВА 4

Её не было слишком долго. Или это ему только казалось. Палий вдруг ощутил зверский голод и жалобно спросил у Алины, могут ли ему дать какой-нибудь еды или допустят, чтобы он умер от истощения. Алина скомкала в руках старый счет на электроэнергию, который читала последние полчаса, не понимая ни единого слова, улыбнулась механической улыбкой, спохватилась и потащила его в столовую, а потом на кухню – в царство булькающих кастрюлек и развешенных сковородок. Там Алина распорядилась накрывать на стол и кормить всех ужином. Ведь так почти никто и не обедал. А вечер уже наступал, и сумерки тронули безоблачное небо.

Что он ел, Палий совершенно не запомнил, но наверняка ел, потому что исчезло чувство голода и навалилась усталость. Он усмехнулся. Ведет себя, словно старичок – ощущает. А надо бы не ощущать, а думать.

Самое время.

Вчера он долго искал Женю. Нет, вначале произошел тот разговор с Диной, неприятный, нехороший разговор. Начали с ничего, а залезли в такие дебри… Он никогда не любил, чтобы кто-то лез в его личную жизнь. Но Дина никак не хотела этого понимать. А он не хотел ничего объяснять. Он – закрытая территория, и всё!

Тогда она отходила в сторону, говорила о неважном, вкрадчиво и осторожно приближаясь к запретной зоне, и он снова взрывался. Он понимал, что это Лена попросила поговорить с ним, выяснить, что произошло тогда, три года назад. Наивная. Она считала, что можно что-то вернуть, что он снова захочет того ощущения постоянной усталости и ненадежности существования, что жить под угрозой катастрофы ему нравится. Но он всего лишь нормальный, обычный, вполне заурядный мужик, и когда стало невыносимо, он предпочел позорно сбежать. Утаскивал, словно на пожаре, все самое ценное, да и то, что не было ценным, тоже утаскивал. Утащил Машку, Ребекку с панически прижатыми ушами, альбом с фотографиями, стопку книг, потрепанных ещё с институтских времен и компьютер… Может, Лена не желает простить ему компьютер? Так он готов вернуть его, или купить ей новый, самый лучший, даже два. Хотя зачем ей два?

Он нормальный, всё понимающий мужик, он и Динку понимал, она обещала Лене поговорить с ним, она и говорила. И не её вина в том, что он полный псих, и слушать о том, что могло бы быть, выше его сил. Он и ночами теперь все ещё часто встает и шлепает в пижаме из комнаты в комнату, как безумный пингвин. И на цыпочках крадется к Машкиной кровати, стоит над ней, умилительно наблюдая, как она сопит с закрытыми глазами. Машка так похожа на него, такие же волосы, брови, смешные круглые ушки. И спит так же – засунув правую руку под подушку и дрыгая ногой, когда что-то ей снится. Он столько усилий приложил, чтобы она видела хорошие сны. Он так боялся, что волна накроет её в переходном возрасте, что будет все поздно изменить… И он успел утащить её за год до этого. Так что Машкин переходной возраст слился с его отшельничеством. И они оба сумели выкарабкаться.

Вчера он решился и сказал Дине неприятные, резкие слова, она вскочила и убежала. А он пошел искать её, чтобы извиниться. Но на самом деле он высматривал Женю, ему казалось, что обязательно нужно поговорить с ней, о чем-то совершенно неважном и бесполезном, и тогда ему станет легче. Но Женю он так и не нашел – пока плутал в зарослях, она приходила и снова ушла. Тогда он решил, что не судьба.

А после наступило утро.

Палий вышел в холл и закурил. Ему нравилось курить трубку из вишневого корня, сидеть, укутав колени пледом, щелкать клавиатурой ноутбука, изредка брать в руки теплую и гладкую, похожую на ручного зверька, трубку и смаковать вкусный неторопливый дым. Тогда у него всё получалось, и не было ему равных. Но сейчас не до трубки, так что обойдемся сигаретами.

Черт побери, когда же отпустят Женьку?! Уже смеркается, а она все ещё торчит в библиотеке. А его ещё и не вызывали, наверное, в полночь призовут к ответу. И что он расскажет? Кто поверит, что он почти до рассвета бродил, проклиная все на свет и пиная подворачивающиеся под ноги корни и камни, сидел на какой-то горке с нелепой скульптуркой бесенка, кусающего ломоть арбуза. Потом понял, что это не арбуз, а месяц, и удивился. И пошел блуждать дальше, обрывая на ходу листья, злясь на самого себя и пытаясь отшвырнуть эту злость подальше, но она все время возвращалась бумерангом, и, в конце концов, ему стало смешно, и он пообещал себе завтра объясниться с Диной и попросить у неё пощады.

Но утром стало не до этого.