Смерть в овечьей шерсти

Со временем миссис Рубрик стала посылать ее с поручениями к своему мужу. «Эти данные по переоценке я хотела бы процитировать в своем выступлении, мисс Линн. Их надо представить в сравнительном виде. Пройдитесь-ка по ним с моим мужем. Скажите ему, что мне надо что-нибудь простенькое, но чтобы в самую точку». И Теренс Линн стала трудиться вместе с Артуром Рубриком в его кабинете. Вскоре она обнаружила, что может облегчить ему работу, доставая с полок книги и записывая под диктовку. Аллейн представил, как эта изящная девушка тихо движется по кабинету или сидит за столом, а мужчина в кресле чуть задыхающимся голосом отливает словесные пули, которыми его жена будет разить своих политических противников. Со временем Теренс поняла, что с помощью одной-двух подсказок Артура Рубрика она сможет изготовлять подобные статистические боеприпасы самостоятельно. Она любила четкие формулировки и старалась находить точные слова, помещая их в нужное место. Он, как выяснилось, тоже. Они невинно забавлялись, стряпая всю эту писанину для Флоренс, но она никогда не воспроизводила ее дословно.

– Она расклевывала записи, как сорока, – отметила Теренс, – а потом пересказывала их с массой повторений, с выкриками, которые сопровождала ударами кулака в ладонь. «В тысяча девятьсот тридцать восьмом году, – восклицала она, отбивая ритм кулаком. – Заметьте, в тысяча девятьсот тридцать восьмом государственный доход от этих владений составлял три с четвертью миллиона. Три с четвертью миллиона. Три с четвертью миллиона, господин спикер, вы не ослышались…» И она была абсолютно права. На слух это воспринималось гораздо лучше, чем наши гладкие, причесанные фразы. У нее хватало ума их избегать. Они появлялись только в текстах, предназначавшихся для печати. В печатном виде они выглядели эффектнее.

Именно журналистская и литературная работа сблизила мужа Флоренс с ее секретаршей. Один еженедельник попросил Флоренс написать статью о фермерских женах. Она была польщена и озадачена. Придя в кабинет, она долго распространялась о красоте и важности домашней работы. Она утверждала, что жизнь фермерской жены поистине прекрасна, поскольку по-священа первоосновам человеческого существования (подчас она сооружала и не такие фразы). «Благородная жизнь, – не унималась Флоренс, звоня в колокольчик, чтобы вызвать Маркинса, – она посвящена…» Но эти пышные фразы никак не соответствовали реальной жизни фермерш, чей рабочий день продолжался четырнадцать часов и был соизмерим разве что с трудом каторжника. «Напишите что-нибудь подходящее, мисс Линн. Артур, дорогой, помоги ей. Мне бы хотелось подчеркнуть святость женского труда в сельской местности. Одна, без всякой помощи. Просто какой-то матриархат». Вошедший Маркинс принес ей чашку с бульоном, который она обычно пила в одиннадцать часов. Флоренс стала расхаживать по комнате, потягивая бульон и бросая бессвязные слова: «истинное призвание… величие… наследие… верная спутница жизни». Потом ее позвали к телефону, но, остановившись в дверях, она успела скомандовать: «За дело, вы оба. Артур, дорогой, побольше броских выражений, но не слишком заумных. Что-нибудь свежее, естественное и эффектное». Помахав им рукой, она удалилась.

Статья, которую они написали, была откровенной ересью. Стоя у окна, они смотрели на горные цепи, отливавшие на солнце бледной голубизной.

– Когда я смотрю на все это, мне кажутся смешными слова о том, что мы «вдохнули сюда жизнь и принесли цивилизацию», – сказал Артур Рубрик. – Мы всего лишь ползаем по поверхности нескольких гор и ничего нового не привнесли. Здесь по-прежнему первозданный мир, еще не слишком загаженный людьми и овцами. Почти такой же, каким он был до появления человека на земле.

Потом он добавил, что, видимо, поэтому никто так и не сумел достойно написать об этой земле. Можно писать о человеческих существах, паразитирующих на ее поверхности, но современный стиль не соответствует твердым камням этой равнины. Здесь нужны какие-то забытые и нестертые выражения, будоражащие кровь, как терпкий весенний ветерок, что-то сравнимое со стилем Елизаветинской эпохи. Из этого разговора и возникла идея написать о плато что-нибудь в стиле Хеклота [10] и его «Заморских путешествий».

– Звучит несколько высокопарно, но для него это была своего рода игра, – объяснила Теренс. – Мне кажется, ему удалось передать красоту этой земли. Но это была всего лишь игра.

– Восхитительная игра, – заметил Аллейн. – Так что же он написал?

– Пять эссе, которые он много раз переделывал, но так и не закончил. Часто он плохо себя чувствовал и не мог писать, а когда ему становилось лучше, всю его энергию поглощали дурацкие задания миссис Рубрик. Он изнурял себя, сочиняя ей речи и таскаясь с ней на все эти собрания и вечеринки, вместо того чтобы нормально отдыхать. Он панически боялся признаться своей жене в недомогании. «Не хочу ее лишний раз огорчать, – говорил он. – Она ведь так добра ко мне».

– Она и была доброй, – объявила Урсула. – И бесконечно заботливой.