Смерть в Персии

– Скоро пройдет, – сказала я. У меня от озноба стучали зубы, я знала, что скоро мне придется поджать ноги и вцепиться в подушку, а боль в спине станет невыносимой. Но я не стеснялась Жале. Ее длинные холодные пальцы сжимали мою руку.

– Скоро поднимется температура, – сказала она.

– Да, – ответила я, – тогда будет получше. Тогда я буду видеть сны.

Я смотрела на нее. Одно только ее удивительное присутствие утешало меня.

Разговор о счастье

Однажды она сказала мне:

– Ты должна думать о жизни, даже если я думаю о чем-то совершенно другом.

– А о чем ты думаешь? – спросила я.

– О чем-то совершенно другом, о чем-то очень далеком.

– Почему ты не скажешь мне?

Она улыбнулась.

– Потому что не хочу, – ответила она, – у тебя всего лишь малярийная лихорадка, это пройдет. А моя болезнь никогда пройдет. Она унесет меня, как река.

– А я должна думать о жизни?

– Потому что я не могу. Нас ждет такое разное будущее.

– Мы обе останемся в этой стране, – сказала я.

– Неужели ты не понимаешь, – мягко сказала она, – меня эта страна больше не расстраивает. Даже мой отец больше не способен расстроить меня.

– Жале, – сказала я, – он несправедливо поступает с тобой. Если бы он отпустил тебя отсюда, в страну с более чистым и здоровым воздухом, если бы разрешил твоей матери позаботиться о тебе…

– Тогда наши пути были бы похожи, – сказала она, – тогда, дорогая, мы могли бы думать об одном и том же, и мне не нужно было бы бояться, что я перетяну тебя на свою сторону.

– Да, тогда нам нечего было бы бояться.

– А почему ты боишься?

– Ты же знаешь. Счастье обходит меня стороной.

Мы принялись размышлять о том, что означает слово «счастье» и почему одним оно дается, а другим нет, и так всю жизнь.

– Может быть, за него нужно бороться? – сказала я. – Но в жизни так много вещей, за которые нужно бороться с невидимым противником.

– Противником?

– Люди говорят, что стремятся к счастью. А как же то неизвестное, далекое, то, чего нельзя даже представить себе?..

– Этого ты не можешь представить себе?

– А ты?

– Это серебряная река, – сказала Жале, – она несет меня между своих берегов, которые не могут навредить мне и не могут удержать меня.

– Холмы расступаются.

– И превращаются в равнину.

– Сначала ты слышишь ветер, который гонит над рекой облака, как стаю диких уток.

– Они отбрасывают тень на воду, и я слегка мерзну. Но потом ветер стихает, река становится гладкой, ветер теряется где-то над равниной, и наступает вечер.

– Жале!

Она меня не слышала. Она думала о чем-то далеком.

Мы хотели поговорить о счастье и сами не заметили, как начали думать о смерти…

И нас будут бить по рукам

Мы много беседовали. Мы не задавались целью обсудить что-то особенное и сказать что-то важное. Мы не старались ничего выяснить, и нам не требовалось узнавать друг друга.

– Может быть, я вовсе не та девушка, которую ты себе представляешь, – сказала однажды Жале, – может быть, я совсем другая.

– Я ничего себе не представляю, – ответила я.

– Может быть, ты будешь разочарована.

Но у меня не появилось причин для каких-либо разочарований, потому что я не так уж много думала о Жале и еще меньше о своем отношении к ней. У меня теперь был путь от моего дома к ее дому – путь с торчащим корнем на последнем повороте; хотя он стал само собой разумеющимся и повседневным, этого было достаточно. В послеполуденные часы мы лежали в тени большого дерева и разговаривали, а неподалеку играли в теннис молодые люди, гости в этом турецком саду. Среди них были симпатичные, иногда мы садились рядом с кортом и смотрели на игру. Но яркий свет утомлял Жале, и все привыкли к тому, что мы одни лежим под деревом; нам всё равно не разрешили бы играть.

Ближе к вечеру возвращался из своей конторы отец Жале. Он выходил из машины и сразу шел к теннисному корту. Проходя мимо, он здоровался со мной и обменивался парой слов с Жале. У него был тихий, очень жесткий голос, и этих слов хватало, чтобы Жале начинала грустить.

У нее тогда снова стала подниматься температура, и он упрекал ее из-за этого.

– Он хочет, чтобы я пошла к корту и поухаживала за гостями, – сказала она.

– Разве он не видит, что ты больна?

– Он говорит, что если бы я была больна, то не могла бы разговаривать с тобой. Сидела бы у себя в комнате.

– Так пойдем в твою комнату? Может быть, тебе лучше лечь в кровать?

На ее лице появилось выражение спокойного страдания, это было для меня хуже, чем если бы она заплакала.

– Нет, – сказала она, – там я не могу дышать. Там мне страшно. И он не разрешит тебе быть там со мной!

– Разве он не знает, что тебе нравится проводить время со мной?

– Он ненавидит всё, что радует меня. Он не хочет, чтобы моя жизнь стала легче.

Теперь я поняла, что нас ожидает.

– Не грусти из-за этого, – сказала Жале. Она повернула мою голову к себе и посмотрела на меня. – Моей матери ты понравилась бы, – сказала она.

Мы обе улыбнулись.

– Так или иначе, он не может разлучить нас, – сказала я.

– Он не может запретить мне любить тебя, – сказала Жале.

– Нет, – сказала я, – он не может разлучить нас.