Смерть в пятой позиции

— На что вы намекаете? — я начинал злиться.

— Вы понимаете, что сейчас на вас может пасть подозрение в убийстве Эллы Саттон?

— Я совершенно ничего не понимаю. Прежде всего вы обнаружили мои отпечатки на остриях ножниц, а не на рукоятке. То, что других отпечатков там не оказалось, подтверждает, что действительно перерезавший трос был достаточно умен, чтобы стереть с ножниц свои.

— Откуда вы знаете, что там не было других отпечатков?

— Вы сами только что сказали… А если я вас все равно не убедил, могу сказать, что у меня было меньше поводов убивать Саттон, чем у любого члена труппы. Я уже говорил, что почти не знал ее, и это правда.

— Ладно, ладно, — с деланным добродушием отмахнулся инспектор. Его предыдущая манера разговора нравилась мне гораздо больше. — Не стоит возмущаться. Я знаю, что мотивов у вас не было — мы все проверили. Конечно, гибель Эллы Саттон немного помогла вашей подруге, но вряд ли это могло стать достаточным основанием для убийства… Я все понимаю.

Он начал грязную игру, но я не возмущался — у него не было доказательств, и он это понимал. Инспектор лишь дразнил меня, пытаясь заставить в ярости сказать что-то такое, что при других обстоятельствах я бы не выдал, скажем… что-нибудь насчет Майлса или Иглановой, или о ком-то другом, кого он подозревает. Ну, я его разочарую.

Я взял себя в руки и откинулся в кресле. Я даже закурил, причем очень твердой рукой.

— Мне хотелось бы знать точное положение ножниц, когда вы о них споткнулись.

— Трудно сказать… Это произошло у северного края сцены… возле лестницы к гримерным.

— Чьи там гримерные?

— Ну, это бывшая гримерная Саттон, гримерная Иглановой и комната, где переодеваются девушки-солистки. Мужские гримерные на другой стороне.

— Скажите, мистер Саржент, как вы считаете, кто убил Эллу Саттон?

Вопрос был очень неожиданным.

— Я… я не знаю.

— А я не спрашиваю, знаете ли вы… Предположим, вы не знаете. Мне просто хотелось бы слышать ваше мнение.

— Не уверен, что у меня есть какое-то мнение на этот счет.

— Это несколько странно.

— А если бы оно у меня было, я не настолько глуп, чтобы его вам сообщать. И не из-за того, что не хочу, чтобы торжествовала справедливость и все прочее. А вдруг я окажусь не прав? В каком я буду положении перед человеком, которого обвинил?

— Я спросил просто из любопытства, — заметил Глисон все с тем же фальшивым добродушным видом.

И тут я понял — это было как вспышка молнии: независимо от того, есть у меня мотив или нет, я все же нахожусь под подозрением. Пусть даже только как сообщник… Но Глисон твердо уверен, что я на стороне убийцы.

Это заставило меня похолодеть, и окончание разговора прошло совершенно механически. Однако я помню, что хотел спросить, почему до сих пор не арестовали Майлса Саттона. Это было очень странно.

Глава 3

1

— Тогда я сказал ему, что, как мне кажется, споткнулся о ножницы, когда шел за кулисами к гримерным.

— Молодец! — Мистер Уошберн отнесся ко мне явно одобрительно, у него не было оснований сожалеть о том, что накануне он мне доверился.

— Однако, мистер Уошберн, я бы хотел заметить, что мне пришлось нелегко. Мне не понравились вопросы Глисона. Строго между нами и газетой «Нью-Йорк Глоуб», он что-то замышляет.

— Но, дорогой мой, ему именно за это платят. Он должен как можно скорее выдвинуть обвинение, иначе власти будут недовольны. Это цена того, что он сидит в своей конторе.

— Думаю, он меня подозревает.

— Не нужно мелодрамы. Уверен, он вас не подозревает.

— Я хочу сказать, что он подозревает меня не в убийстве, но в том, что я каким-то образом с ним связан. Мой рассказ о том, как я нашел железяку, которая официально известна как орудие убийства, его не удовлетворил. Он понимает, что ножницы лежали в каком-то другом месте.

— Но вы же не думаете… — патрон казался явно взволнованным.

— Я просто не знаю… — и мы оставили эту тему в покое.

На обратном пути я задержался возле квартиры Иглановой на Пятьдесят второй улице. Она приглашала меня к себе, я знал, что она всегда дома для тех, кого хочет видеть, а к таким относился почти каждый, кто оказывал ей знаки внимания.

Она занимала весь второй этаж кирпичного особняка. Эта квартира была ее домом последние двадцать лет, и неудивительно, что сейчас она выглядела как декорация из пьесы Чехова. Царская Россия проступала в каждой мелочи, вплоть до латунного самовара и портретов царя и царицы с дарственными надписями. Большой рояль закрывала старинная кружевная скатерть и украшали еще несколько фотографий в серебряных рамках, на которых были изображены Нижинский, Карсавина и Павлова.

— Это моя семья, — обычно говорила Игланова случайным посетителям, указывая сильной мускулистой рукой на фотографии и охватывая одним этим жестом как царскую семью, так и артистов балета. На каминной доске стояла великолепная картина, изображавшая Игланову в «Жизели» в момент ее величайшего триумфа в 1918 году.

Дверь открыла служанка и без всяких вопросов пригласила войти.