Смерть в шато

Ричард посмотрел на режиссера, пребывавшей в угрюмом настроении. Она и правда скучала и бесконечно теребила меню, избегая разговоров.

– Наверняка нужно иметь особый склад характера, чтобы целыми днями возиться с актерами и киношниками. Мне так ее жаль.

Жильбертин вернулся из кухни с огромным блюдом, на котором красовался великолепный croquembouche – высокая пирамида из профитролей, изобретение Антонина Карема. Их скрепляли сахарная вата и карамель, и зрелище заставило гостей ахнуть. Актер поставил десерт перед хмурым «Наполеоном» и почти ничего не понимающим «Талейраном», после чего раскланялся под аплодисменты толпы.

– Эй! – В дверях кухни появился Рене, который плевать хотел на все эти расшаркивания. – Отдавай должное тем, кто это заслужил.

Жильбертин замер посреди поклона.

– Дамы и господа, – гордо произнес Рене, – «Крокембуш» приготовила мадам Жанин!

Из кухни робко вышла Жанин, пекарь из Сен-Совера, подруга Ричарда и Валери, и кивнула гостям.

– Да, браво! – воскликнул сдувшийся Жильбертин. – Браво!

Сорвав колпак, он ушел на свое место.

– О, я обожаю профитроли! – воскликнула Аморетт, и Ричард налил еще вина.

На самом деле он начал понемногу расслабляться, хоть и не так качественно, как Доминик Бердетт, и увидел, что актер шатко поднимается на ноги. Ричард предположил, что тот отправится на поиски уборных, и подумал, не стоит ли ему как секьюрити проследить за звездой. Нет, решил Ричард, этим вечером он возьмет отгул. А эти по большей части ужасные люди пусть позаботятся о себе сами.

Бердетт встал, слегка покачиваясь, но не отошел, а легонько постучал ложечкой по бокалу с вином.

– Mesdames et messieurs[22], – заплетающимся языком протянул Бердетт, – как Шарль Перигор Саган Талейран…

Аморетт громко цокнула языком: актер, несмотря на полное погружение в образ, напортачил с его именем. Ричард мог бы заметить, что он полностью погрузился в кое-что другое, но промолчал.

– Как-то мы снимали фильм о войне, – Бердетт рыгнул, – печальное событие, гибель любого из детей Франции.

Тут он, предположительно, должен был разразиться поминальной речью в стиле начала восемнадцатого века в честь месье Корбо, но, увы, он тоже упал, в буквальном смысле слова, обратно на свое место.

– О, ради всего святого.

Теперь уже поднялся Рид Тернбулл, вытерев руки и ополоснув их в чаше – дань уважения традициям начала девятнадцатого века.

– Наполеон спасает Талейрана. Настоящий мужчина. – У Аморетт, сидящей слева от Ричарда, тоже начал заплетаться язык.

А Валери, по правую руку, принялась поигрывать острыми столовыми приборами, и Ричард понадеялся, что речь Тернбулла будет краткой.

– Очевидно, мы собрались тут почтить память старого…

Он указал на большой портрет месье Корбо.

– Э-э-э, вон того парня. Ну, – Рид Тернбулл уставился в никуда, – каким я могу представить старика…

Его лицо вдруг исказилось от боли, он схватился за грудь и повалился вперед, утягивая за собой стол. Что ж, подумал Ричард, если вот так Рид решил представить старого месье Корбо, то это на редкость безвкусная идея.

Глава тринадцатая

Брайан Грейс создал прекрасное освещение, тонкое и сдержанное, отражавшее всеобщий настрой. Мягкие тени, несколько искусственных свечей, которые мерцали, словно на сквозняке, в окна лился естественный свет луны, отражаясь от стратегически верно расположенного зеркала. Сама площадка была разделена на три зоны, и актеры по большей части сидели, лениво ожидая своего выхода. Посередине стоял обеденный стол, все еще накрытый, за которым Дженнифер, Саша, Стелла, Брайан и Жильбертин играли в покер. Лионель лежала на кушетке во все еще «собранном» типичном будуаре в углу, а Талейран развалился в кресле в своем «кабинете» на другом конце импровизированной студии. На его груди лежала маленькая бутылка воды, а в левой руке он сжимал бутылку виски. Ален стоял у двери, скрестив на груди руки, и походил не столько на волка, сколько на музейное чучело медведя.

Издалека все это могло показаться кинематографическим макетом известной картины об упадке регентства, вот только этого не было в сценарии. Нет нужды готовить реплики, а напряжение куда гуще, чем нависшие тени. Бен-Гур Фридман жевал незажженную сигару и смотрел в окно. Он то и дело поглядывал на телефон, ожидая новостей от своего племянника, Сэмюэла, уехавшего вместе со скорой. Аморетт Артур с тревогой на лице стояла у искусственного камина, а Валери примостилась на краю кушетки Лионель, время от времени поглядывая на Ричарда, который не мог усидеть на месте и нервно проверял, как там Талейран. Если это и впрямь был Талейран. Ричард начал приходить к осознанию, что трезвый Доминик Бердетт – это Талейран, а пьяный Доминик Бердетт – это Доминик Бердетт. Что, конечно, сбивало Ричарда с толку, и одному богу известно, какая же каша царила в голове самого актера. На взгляды Валери Ричард отвечал мрачно сведенными бровями и догадывался, что теперь она тоже убеждена, что смерть Корбо наступила не от естественных причин.