Смерть в сочельник (рассказы)

Полотно было побольше, чем всегда приносил О'Тул, и не его обычный пейзаж. На этот раз это была обнаженная натура. Все пышные выпуклости созревшего женского тела были выписаны на картине во всех деталях, не оставляя места воображению. И, глядя на Фатиму, стоявшую рядом в предельно открытой кофточке и узкой юбке, потрясенной мадам не приходилось сомневаться, с кого была написана картина. Правда, тело было не такое смуглое, как у Фатимы, оно имело несколько неестественный бело-розовый оттенок, но, несмотря на это, было ясно, что на полотне со всеми подробностями была изображена Фатима.

Но самый ужас был впереди. Да, на картине, начиная от шеи и до пяток, была Фатима. Но от шеи вверх — о мерзость из мерзостей! — была сама мадам Лагрю. Художник выписал ее фотографически точно: с холста на мадам пристально смотрело стеклянными глазами ее собственное суровое лицо, увенчанное перевернутым вверх дном черным цветочным горшком, из-под которого в разные стороны торчали посеревшие от пыли цветы.

— Мастерская вещь, а? — сладким голосом пропела Фатима.

Из горла мадам вырвался какой-то странный звук. Затем она вновь обрела голос:

— Какое безобразие! Это оскорбление! Она поднялась со стула, готовая разорвать в клочья издевательскую картину, как вдруг навстречу ей злобно блеснул маленький кривой нож. Мадам поспешно опустилась на место.

— Вот так-то лучше, — невозмутимо заметила Фатима. — Попробуй только пальцем коснись картины, пока не купишь ее, ты, старая кобыла, и распрощаешься с носом.

— Я?!! Куплю? — Мадам не поверила своим ушам. — Вы что же, всерьез считаете, что я могу купить такую непристойность?

— Еще как купишь. А если не купишь, Флорель возьмет ее на комиссию и с удовольствием выставит ее у себя на витрине, и ее увидит весь Монмартр. А потом и весь Париж. И все эти надутые янки, которым ты продаешь свой товар, тоже ее увидят. Все смогут полюбоваться, кровопийца проклятая, потому что я скажу Флорелю, чтобы он ни за какие деньги не продавал ее хотя бы год. Ему от этого только лучше будет — такая реклама, у него сразу все раскупят.

Подумай как следует. Хорошенько подумай. Я не тороплюсь.

Мадам долго размышляла.

— Это шантаж, — выговорила она наконец, и в голосе ее послышалась горькая покорность судьбе. — Да, обычный шантаж. Вымогательство, и больше ничего.

— О, в точку попала, — развеселилась Фатима.

— А если я приму ваши условия, — осторожно осведомилась мадам, — я смогу распоряжаться этой гадостью по своему усмотрению?

— Делай с ней, что хочешь. Если, конечно, дашь за нее столько, сколько она стоит.

— Сколько же?

Фатима сунула руку в карман, вытащила сложенный листок бумаги и издевательски помахала им перед носом мадам, но так, чтобы та не могла до него дотянуться.

— Здесь все написано, старушенция. Соглашайся, и картина твоя. Но имей в виду: предложишь на один франк меньше, и все будет кончено. Другого шанса не будет. В этой игре тебе разрешается ходить один раз. Сэкономишь на одном франке, и картина пойдет прямиком к Флорелю.

— Это что за разговор? — разозлилась мадам. — Игра, видите ли. Я собираюсь говорить о деле с этой дрянью, а она мне тут толкует об игре.

— Ах ты, гадина такая, — вконец вышла из себя Фатима, — убийца беззащитных художников, думаешь, никто не знает про твои делишки? A vous la balle, а? Будьте любезны, мсье живописец, выройте себе могилу и закопайтесь.

Разве не так? Ну а теперь твой черед узнать на своей шкуре, каково это.

Мадам развела руками, взывая к снисхождению.

— Но откуда же я знаю, на сколько вы собираетесь меня ограбить? Как я вообще могу угадать, сколько стоит откупиться от вас?

— Это правда, — согласилась Фатима. — Что ж, у меня доброе сердце, так и быть, намекну слегка. Мы с приятелем уезжаем в Алжир, в Бужи. На дорогу нам нужно немножко денег, а кроме того, не можем же мы ехать оборванцами, поэтому нам надо купить одежду, а к ней чемодан, чтобы сложить ее туда. А когда мы туда приедем, мы купим маленький домик…

— Домик! — Лицо мадам стало совершенно белым.

— Да, маленький домик. Скромный, но с электричеством. И еще нам нужен мотоцикл — нам же придется много ездить.

Мадам Лагрю, заломив руки у пышной груди, раскачивалась из стороны в сторону. Время от времени она поднимала глаза на мольберт и тут же поспешно опускала их.

— Боже мой, Боже мой, — взывала она с подвываниями в голосе, — чем я заслужила такое обращение?

— Да, вот еще что, — безжалостно продолжала Фатима, — немножко pour boire[15], чуть-чуть деньжат, чтобы мы, как все приличные люди, могли открыть счет в банке. Вот и все, что мне нужно для счастливого будущего, мамаша. У тебя есть голова на плечах, так что сама все сосчитаешь.

— Она еще раз помахала листком бумаги. — Но смотри, считай как следует.

Запомни: у тебя только один шанс, не промахнись.

Несмотря на всю ярость и отчаяние, мадам принялась лихорадочно считать.