Смерть в сочельник (рассказы)

— Я вам ничего не хочу сказать, мистер Оуэн. Это вы мне говорите.

— Хорошо. Тогда интересно, откуда такая уверенность. Ни анализов, ни рентгена — ничего, а ставите диагноз. Откуда? По-моему, вы вообще считаете, что физически у человека все в порядке и надо только отдать себя в руки какому-нибудь хорошему, дорогостоящему психоаналитику…

— Прекратите, мистер Оуэн, — холодно перебил его доктор. — Я принимаю как должное ваш отвратительный тон, ибо не в себе вы, без сомнения. Но ваше воображение поистине безгранично. Я не занимаюсь психоанализом и никогда этого не говорил. И вообще я не врач. Людям, с которыми я имею дело, помочь, к сожалению, уже ничем нельзя, и мой интерес к ним, так сказать, чисто академический. Но чтобы меня принимали за мошенника, выискивающего себе жертву…

— Ну тогда, — прервал его Майлс, — я извиняюсь. Правда, извиняюсь.

Не знаю, что на меня нашло. Может, из-за этого сборища — я их ненавижу, мне всегда от них плохо. Но, честное слово, я извиняюсь за то, что на вас набросился.

Доктор мрачно кивнул.

— Разумеется, — сказал он. — Разумеется. — Потом нервно провел пальцами по своему блестящему черепу. — Хотел, правда, еще кое-что вам сказать, но боюсь, что обидитесь.

Майлс засмеялся.

— По-моему, вы просто со мной расквитаетесь.

Доктор помедлил, а потом сделал жест в направлении библиотеки.

— Так вот, мистер Оуэн, я слышал многое из того, что там говорилось. Я не подслушивал, но дискуссия стала слишком горячей, верно? И с этой стороны двери все было слышно.

— Правда? — осторожно спросил Майлс.

— Эта дискуссия, мистер Оуэн, — ключ к вашему нынешнему состоянию.

Вы резко оборвали ее и сбежали. Назвали ситуацию «рутиной», считаете невыносимой — скорей от нее прочь.

Майлс выдавил из себя улыбку.

— Что значит, «назвал рутиной»? Разве для этого есть другое слово?

— По-моему, да. Я бы назвал это ответственностью. О вашей жизни, мистер Оуэн, как театральной, так и личной, пишут во всех газетах; я бы написал, что большая часть ее есть так или иначе бегство от ответственности. Не кажется ли вам странным, мистер Оуэн, что независимо от того, как далеко и насколько быстро вы бежите, у вас все равно возникают те же проблемы?

Майлс сжал и разжал кулак.

— В конце концов, — ответил он, — это мое дело.

— Здесь вы ошибаетесь, мистер Оуэн. Ваше решение бросить играть затрагивает интересы не только тех, кто занят в спектакле, но и всех тех, кто имеет к нему хоть малейшее отношение. Вот вы оставляете одних женщин, заводите других, а ведь им это, между прочим, далеко не все равно. Представляете, что они могут выкинуть? Как себя повести?

Извините за нравоучения, мистер Оуэн, но нельзя кидать в воду камешки и не замечать, что от них идут круги. Вот почему, когда вы говорите «рутина», то видите во всей ситуации только самого себя. А когда я говорю «ответственность», то думаю обо всех.

— И каков же рецепт, доктор? — спросил Майлс. — Продолжать гореть в этом маленьком частном аду, потому что, если попробовать из него выбраться, можно кому-нибудь наступить на ногу?

— Выбраться? — удивленно спросил доктор. — Вы действительно полагаете, что вам удастся выбраться?

— Плохо же вы меня изучили, доктор. Понаблюдайте еще — увидите.

— А я и наблюдаю, мистер Оуэн, и вижу. С чисто академическим, как я сказал, интересом. Мне одновременно интересно и удивительно наблюдать, как человек пытается бежать из своего «маленького частного ада», и видеть, что он носит этот ад в самом себе.

Майлс попытался сделать протестующий жест, но не смог.

— Другими словами, — съязвил он, — долой традиционные средства, есть кое-что и посильнее.

Доктор пожал плечами.

— Вы же все равно не верите.

— Нет, — подтвердил Майлс, — не верю.

— Должен признаться, я был убежден в этом. — Доктор улыбнулся и вдруг снова стал похож на пухлого непослушного мальчугана. — Потому-то мне с вами так легко и интересно.

— Интерес, конечно, чисто академический.

— Разумеется. Майлс рассмеялся.

— А вы мне нравитесь, доктор. С вами я бы с удовольствием пообщался еще.

— Пообщаемся, мистер Оуэн, не сомневайтесь. Но сейчас, мне кажется, вы кому-то срочно понадобились. Там, у двери.

Майлс посмотрел туда, куда указывал доктор, и сердце у него ушло в пятки.

«Господи, только бы никто другой не заметил», — подумал он, бросившись в коридор и загородив дорогу пытавшейся войти женщине.

Затем он оттеснил ее к входной двери и, схватив за плечи, резко потряс и сердито прошептал:

— С ума сошла! Думать надо, прежде чем являться!

Она высвободилась из его объятий и кончиками пальцев аккуратно поправила воротник пальто. Пальто, которое стоило Майлсу месячного жалованья.

— Не слишком же ты любезен, Майлс. Или всех гостей так встречаешь?

Даже в темноте коридора она выглядела ослепительно. Бледное лицо, надутые губы, высокие скулы, раскосые глаза, сверкающие грозным огнем.

Он пошел на попятную.

— Ну ладно, прости, прости. Но, боже мой, Лили, ведь в той комнате сейчас две дюжины самых великих бродвейских богов. Хочешь, чтоб о нас все знали, так можно просто перестать давать Уинчелу на чай — и все тут.

Она почувствовала, что овладела положением.