Смерть Вазир-Мухтара

И так, приплясывая под тяжестью, они встали в ряд и стали подносить блюда Аббасу.

Аббас наклонился вперед.

Он пощупал руками первое блюдо и пальцем указал на Грибоедова.

Грибоедов поднялся и отступил несколько.

Древней работы громадный золотой канделябр, несоразмерно вздувшийся в серединной части, лежал на блюде, как плод, свисал тусклыми кисточками, пузырился крохотными виноградинками.

И Грибоедов не посмел прикоснуться к нему.

Так проносили один за другим эти канделябры, и одни были длинные, толстые сверху, другие опухшие книзу, третьи — вздутые посредине. Потом пошли чаши, сосуды. И все были с мельчайшими иголочными надписями.

Их несли к огню, и полуголые люди копошились, перекладывали их и ставили в огонь.

В комнате стало светлее от золотых струек, завитков, кулачков, падавших в огонь.

Аббас сидел и не смотрел ни на Грибоедова, ни на чапарханов. Важный, суровый, чернобородый, с тусклыми глазами, он смотрел на золото, следил за каждым сгустком.

И Грибоедов вдруг почувствовал, что Аббас будет резаться за трон свой с братьями страшно, без конца, без удержу.

Он не подумал о том, что он, Грибоедов Александр Сергеевич, хоронит империю Каджаров. Ни тепло, ни холодно не было ему от этого. И о Персии он не подумал.

Но ему показалось, что он всю жизнь свою просидел заложником в земляном погребе, и рядом сидел чужой, на тысячу верст и тысячу лет, более чужой, чем расплавленные канделябры, Аббас, до которого нет ему никакого дела и которого кто-то все же связал, спутал в недобрый час с ним.

Безобразное одиночество тогда самым жалостным и проклятым образом, как живое существо, влезло в него.

— Шестьдесят тысяч туманов, — сказал Аббас по-французски, — завтра их отвезут в вашу миссию.

14

Много скрывается в палатках женщин, прекрасных под чадрою.

Но открой чадру — и ты увидишь мать своей матери.

Саади

Глина была скользкая, как лед; камины не грели. Нина зябла, укутавшись в теплый платок, и разговоры неприметно сокращались. Она была беременна, и беременность ее была тяжелая, мучительная, со рвотами, выворачивавшими внутренности, с приступами, с задыханьями. Когда начинались эти задыханья, Грибоедов досадовал и пугался. Потом он чувствовал себя виноватым. Он был внимателен к Нине и как-то почтительно присматривался к ней. Лицо ее стало дурного цвета и изменилось.

Он получил письмо от маменьки, Настасьи Федоровны.