Смерть во спасение

Священник сотворил обряд пострижения и причастил Ярослава, отпустив ему и последний тяжкий грех, о котором несчастный не проронил ни слова. Жизнь едва теплилась в нём. Сделали носилки, привязали к двум коням и поспешили домой, дабы успеть довезти князя живым. Но через три часа его дыхание остановилось.

   — Отравили, — прошептал воевода.

Глава пятая СЕМЕЙНЫЕ БЕДЫ

Александр, ещё не зная о кончине отца по дороге из Каракорума, печалился другой напастью, свалившейся на его дом: тяжело заболела жена Александра. Всё началось с неожиданных обмороков. Однако, проведя два-три часа в постели, испив бодрящего отвара, она поднималась как ни в чём не бывало. Помимо первенца Василия, Александра подарила мужу ещё двух сыновей: Дмитрия и Андрея, и Ярославич не мог нарадоваться на жену, которая успевала и детей растить, и дом в чистоте содержать, и с дворней управляться. Но обмороки стали учащаться, после одного из них она слегла и уже не поднималась. Князь созвал в Новгород всех лекарей, о ком славословила молва, но все лишь разводили руками. Только молодой, тридцатилетний знахарь Зосима, присланный Брячиславом из Витебска, пустив больной кровь и рассмотрев её, с горечью сообщил, что причина недуга в ней.

   — Кровь гниёт, — доложил он Александру.

   — Как она может гнить? Княгиню отравили?..

   — Может быть и так. Или кто-то порчу навёл. Трудно сказать.

   — Так убери порчу!

   — Уже поздно, — вздохнул Зосима. — Если б пораньше, я бы попробовал.

   — Но что её может спасти? Я всё сделаю! — воскликнул князь.

   — Надо вывести старую кровь, порченую, и ввести новую, здоровую. Если б я знал как, то сделал бы. Но немного поддержать княгиню попробую...

Веснушчатый, с шапкой медных волос и голубыми чистыми глазами, он, несмотря на молодость, почему-то внушал князю доверие.

   — Попробуй...

На следующий день прискакал гонец из Владимира с известием о смерти отца.

Александр уже хотел уезжать, когда Шешуня привёз во двор связанного татя, сбросил его с коня на землю. Поднял, усадил на лавку, отёр землю со щекастого лица.

   — Ганс Кирхоф, он же отец Григорий, которого мы искали. Отсиживался в подвале у одной вдовушки. Видимо, она ему так понравилась, что он позабыл про своих крестовых братьев, — доложил таинник.

   — Зачем ты его привёл? На нём кровь и измена, а с кровоядцами у нас один разговор. Повесь его! — отрезал князь.

   — Нет, пощадите! — Ганс бросился на землю, пополз к ногам Ярославича. — Я пригожусь, я здесь был по поручению великого магистра, он мне доверяет... Он мне доверяет... Мы можем их обмануть!

Шешуня прикусил ус, задумался, глядя на Александра. Тот молчал.

   — Повесить меня вы всегда успеете, — лепетал Ганс. — Я придумаю такое, что вы вернёте своё добро с лихвой, сторицей, я придумаю! У меня там не мякина, — крестоносец вдруг захихикал. — Мы вытянем из них золотые дукаты, а у них они есть, я знаю, я сам видел. Я пока посижу в узилище и всё придумаю. Слово чести, ваша светлость!

Шешуня усмехнулся, он уже готов был согласиться с затеей этого пройдохи.

   — У разбойников не бывает чести. И с ними мы в торг не входим, — угрюмо проговорил Александр. — Повесить его!

И он отправился в дом.

   — Тупорылая русская свинья! — заорал ему вдогонку Ганс. — Вы всегда будете ходить без штанов! Вы — навоз! Жили в дерьме и будете жить в дерьме!

Шешуня ударил его кулаком по лицу, и божий воин, ткнувшись в землю, умолк.

   — Ты поезжай, не беспокойся, княже! Хочешь, я отправлюсь с тобой?

   — Нет, оставайся здесь. Я ненадолго.

Оплакивал Ярослава весь Владимир, заботою его почти на две трети восстановленный. Подъезжая, новгородский князь видел чёрные печные трубы, оставшиеся от сожжённых деревень, и сердце его сжималось. Да и сам Владимир, хоть и заново отстроенный, выглядел взъерошенным, вздыбленным с ярко-жёлтыми, горящими на солнце стенами новых срубов, с залатанными боками храмов, новыми, ещё не почерневшими мостками и воротами. Град предстал новым, чужим, необжитым.

Может, потому Александр и предложил похоронить отца в Новгороде, в семейной усыпальнице, где уже покоились тела старшего сына Феодора и жены Феодосии, но Андрей резко воспротивился:

   — Народ владимирский второй день слёзы льёт по князю, а мы заберём благодетеля от них...

   — Люди поймут, — перебил новгородец.

   — Но наш отец хотел быть погребённым здесь, — упорствовал брат. — Кроме того, новгородцы дважды его жестоко оскорбляли, выгоняли из города, и я не хочу, чтобы и душа великого князя, нашего отца, подвергалась оскорблениям и насмешкам.

После долгих споров решили упокоить Ярослава всё же во Владимире, в Успенской церкви.

За несколько дней лицо князя так посинело, что пришлось его выбеливать. Гундарь доложил новгородцу о своих подозрениях. Андрей, которому воевода рассказал о том же, лишь отмахнулся: не пойдут же они теперь войной на Каракорум. Старший же Ярославич заставил рассказать об отравлении отца подробно.

   — Вечером сходил в гости к ханше, наутро отправились. Вот не спросил: был ли там Гуюк или нет? Наверное, был, паскуда!