Смерть во спасение

Угедей сам не ожидал от своей жены столь бурной вспышки страсти. Он был обижен на отца, но, если б жена приняла его ласки, Угедей взял бы другую, только и всего. Туракине ведала об этом и лишаться звания великой ханши не хотела. Наследник быстро придумал, как отвести подозрения от своей жены: Лейла убила хана, а потом приняла яд. Дочь хорезмшаха была обречена. Ещё раньше Темучин велел похоронить себя вместе с любимой лошадью и последней наложницей, чтоб она в Поднебесной ухаживала за ним. А чтоб она не потеряла красоты лица и стана, был заранее приготовлен яд, который Лейла должна была выпить сразу после того, как правитель испустит последний выдох. С этим и явился Улай.

Всё остальное палача не занимало. Он и без того мучился, размышляя, как, не пролив ни капли, влить содержимое пиалы в рот наложницы. Вот уже две недели, как только Темучин перестал вставать, он пытался разрешить эту трудную загадку. Предложить принцессе выпить самой? Но она может заупрямиться, а хуже того, выплеснуть драгоценную жидкость. Тогда Темучин вернётся с того света и отрубит ему голову. Влить силой тоже нелегко. Бабы подобны диким кошкам, совладать с которыми порой невозможно. А убивать нельзя. Вот как тут быть?..

Потому, войдя в юрту и наблюдая, как Лейла в страхе отпрыгнула в сторону, Улай помрачнел. Сбывались его наихудшие предположения: сейчас она будет метаться по юрте, как лисица, поймать которую, держа в руке пиалу с ядом, невозможно. Палач стоял у входа и молчал. Не приученный размышлять, он не знал, какой найти выход и что ему предпринять.

Молчание затянулось.

   — Надо выпить, — не выдержав и показав на пиалу, промычал он.

   — Нет! Темучин обещал нам свободу! — выкрикнула Лейла. — Он дал слово. А слово великого хана — закон.

   — Надо выпить, — чувствуя, как страх расползается по телу, повторил Улай.

   — Нет! — ещё яростнее выкрикнула она.

У палача потемнело в глазах от злобы и отчаяния. Он уже чувствовал, как тревожно заныла у него шея, ощущая прикосновение острого кривого меча. Но именно это отчаяние и вернуло его памяти прежнюю картину: обнажённая Лейла осыпает поцелуями оракула. И шевельнулась тихая догадка. Он вытащил кинжал, подошёл к Ахмату, приложил лезвие к его шее.

   — Если ты не выпьешь, я перережу ему горло, — тихо вымолвил палач.

Принцесса окаменела. Улай сверлил её глазом, понимая в глубине души, что нашёл выход.

   — Что там? — спросила она.

   — Там то, что омолодит тебя. Великий хан просил вернуть тебе твою красоту. Он сказал, что обещал это сделать. А я не могу не выполнить его последней просьбы...

Палач даже не понял, откуда у него взялись эти мудрые слова. Но они подействовали. Наложница набросила на себя шёлковую рубашку. Она ещё не сделала и шагу, держась настороже, но первый страх у неё прошёл.

   — Выпей, иначе я убью его! — повторил он.

Ахмат сидел, застыв, как статуя. Лейла смотрела на него, и сомнения боролись в ней. Она не верила палачу.

   — Говорю в последний раз, — угрожающе прорычал Улай. — Сейчас кровь хлынет из его горла. Хочешь полюбоваться?

Убивать оракула он не имел права. Угедей такого разрешения не давал, но другого палач придумать не мог.

   — Хочешь? — выкрикнул он.

   — Нет, — прошептала Лейла.

   — Тогда выпей.

Держа в одной руке кинжал, а в другой пиалу, он подошёл к ней, протянул яд. Принцесса дрожащими руками приняла его.

   — Не пролей! — предупредил Улай. — Пей!

Лейла взглянула на Ахмата.

   — Что мне делать? — спросила она у прорицателя на их языке, которого палач не знал.

   — Я не знаю, — прошептал он.

   — Ты же всё знаешь, Ахмат, — заплакав, промолвила она. — Скажи мне! Я хочу быть твоей...

   — Молчи! — Улай подскочил к оракулу и приставил кинжал к его горлу. — Пей, или я заставлю тебя вылакать всю его кровь до последней капли. Пей!

Глаз палача распух, выдавился от ярости из глазницы, из царапины на шее прорицателя уже сочилась кровь, и Лейла, кивнув, поднесла пиалу ко рту, выпила яд. Он был сладок и приторен, как халва, но ещё и горек. Через мгновение глаза её остекленели, ноги подогнулись, и она рухнула на землю.

Палач издал странный звук и засунул кинжал за пояс. Он подошёл к наложнице, легко подхватил её гибкое тело, двинулся к выходу. Но, прежде чем раздвинуть полог, обернулся.

   — Что она тебе говорила, звездочёт?

   — Спрашивала, что ей делать.

   — И что ты ответил?

   — Я сказал, что ей надо выпить твою чашу.

   — Хорошо, — кивнул Улай. — Я твой должник и замолвлю за тебя словечко перед великим ханом.

И он вышел из юрты. Из тангутских гор властителя перевезли в Каракорум, степную столицу, которую он основал. Всем объявили, что прах великого хана будет сожжён, а золу развеят в неизвестном месте, чтоб ни один ворог не смог нанести вред властителю даже после его смерти.

Палач пришёл той же ночью и таинственно сообщил, что оракулу разрешено присутствовать на похоронах великого хана.

   — Это рядом, на берегу Орхона...

Ахмат надел толстый кафтан, сшитый из овчины, такой же треух и двинулся за Улаем.