Смерть за стеклом

— Это ясно, когда вас слушаешь. Но ребята вам верят. И зрители тоже.

— Зрители! Зрители еще хуже, чем мы! Нам, по крайней мере, платят за то, что мы кого-то обманываем. А зрители смотрят ради потехи. Понимают, что перед ними муравьи, которых сжигают под лупой. Но не возражают, чтобы мы тыкали в них булавками, пока они еще шевелятся. — Боб сердито посмотрел на застывшее на экране изображение Келли. — Эти дурачки считают, что их упрятали в кокон. Но на самом деле это окопы. Которые со всех сторон окружают враги.

День двадцатый 6.15 вечера

«Сейчас два пятнадцать, — объявил Энди. — Пообедав приготовленной Джазом курицей с рисом и овощами, Сэлли просит Келли помочь ей покрасить волосы».

Джеральдина уставилась в экран, на который транслировалось изображение нескольких камер. Там под разными углами Келли втирала шампунь в «ирокез» Сэлли.

— Куда мы катимся? — вздохнула Тюремщица. — Я думала, что после сыра Лейлы ниже падать некуда. Но нет, рухнули еще ниже! Хорош сюжетец — деваха мылит волосы. Невероятные глубины долбаного телевидения. Когда-то в качестве заставки между программами давали гончарный круг. А сейчас сама программа — один гончарный круг.

Фогарти сжал зубы и продолжал заниматься своим делом.

— Какой ты хочешь план? Руки Келли на голове? Или общий?

— Выведи Сэлли на главный монитор: крупный план отражения в зеркале лица и все подряд с того момента, как она наклонилась к раковине.

Фогарти занялся кнопками, а Джеральдина продолжала рассуждать:

— Тяжелые времена. Завтра вечером выселение. Но не будет никакого выселения. Этот мудила Воггл лишил нас законного еженедельного оргазма. Полный штиль. Паруса опали. Никакой динамики — застой. Горшочек с виагрой пуст, и телеелдак не стоит.

Из звукозаписывающей студии показался Энди и налил себе чашку травяного чая.

— Может, объявить, как у кого с пудингом? — предложил он. — Дэвид приготовил суфле, но оно не поднялось. Это же интересно.

— Катись в свою будку! — оборвала его Джеральдина.

— Газа не доел, и это немного обидело Дэвида.

— Я тебе что сказала? Катись в свою сраную будку.

Энди моментально исчез, а Тюремщица продолжала ворчать:

— Вечно этот сукин сын куда-то лезет. Я его предупредила: озвучит еще одну рекламу пива — немедленно выкатится вон! В следующий раз возьму на диктора девку. Останови здесь!

Изображение на экране застыло. По вискам Сэлли сползали лохмотья пены. На срезе рамки виднелись ладони Келли. Сэлли до половины запихнула в рот мандарин.

— Давай дальше, только приглуши звук, — распорядилась Джеральдина.

Сэлли безмолвно двигала челюстью. Рот сморщился, на щеках появились ямочки. Затем губы раскрылись, и она облизала их языком.

— Чудесно, — обрадовалась Джеральдина. — Люблю немое жевание. А теперь, мой друг режиссер, убери с переднего плана мандарин и дай под картинку рассуждения Келли об эротичности массажа головы.

Фогарти чуть не подавился.

— Но... она говорила это совсем в другое время. Когда ребята ели приготовленную Джазом курицу с рисом и овощами. Если мы наложим ее голос налицо Сэлли, может сложиться впечатление, что...

— Ну, ну, и какое же? — поинтересовалась Тюремщица.

— Что Келли получает удовольствие, массируя голову Сэлли.

— А у самой Сэлли, — подхватила Джеральдина, — судя по ее чмокающим губкам и влажному язычку, явно промокли трусики. Дорогуша, считай, что мы поймали полупристойный миг лесбийских ласк.

В аппаратной воцарилось тяжелое, смущенное молчание. А Джеральдина издала нечто похожее на торжествующий, радостный рык.

— Слушайте, мудилы, мы все в одной рейтинговой лохани. Но жалованье плачу вам я!

День двадцать второй 6.10 вечера

— Как плохо, что вчера не состоялось выселение, — сказала молодая женщина. — Прошлое было потрясающим, хотя жалко, что Лейла ушла.

— Она позерка, дорогая, — ответил мужчина лет тридцати. — Чистая игра, она мне совершенно не нравилась.

Старший инспектор Колридж минут пять прислушивался к их болтовне, но так и не сумел понять, о ком и о чем они рассуждали. Похоже, говорили о хороших знакомых, но с каким-то удивительным пренебрежением.

— А вы что думаете о выселении Лейлы? — повернулся к нему Глин.

— Боюсь, что я ее не знаю. Это ваша приятельница?

— Боже мой, вы не знаете Лейлы? Вы не смотрите «Под домашним арестом»? — искренне удивился мужчина.

— Признаю себя виновным по обоим пунктам обвинения, — отшутился инспектор. Его собеседники знали, что он коп.

— Вы не представляете, что теряете, — сказал Глин.

— Вовек не искупить мне этот грех, — ответил Колридж.

Это был вечер проб в любительском Драматическом обществе, членом которого Колридж являлся больше двадцати пяти лет. Он тридцать три раза присутствовал на прослушиваниях, но ему никогда еще не предлагали заглавную роль. Самое большее, что он получил — это полковник Пиккеринг в «Моей прекрасной леди», и то только потому, что основной претендент уехал в Бейзинсток, а второй претендент заболел ветрянкой. Следующей постановкой общество планировало «Макбета», и Колридж страстно желал сыграть короля-убийцу.