Смерть знает, где тебя искать

– Она твоя, что ли?

– А то ты этого не заметил!

– Смотреть – не трогать, – неторопливо рассуждал татарин, внешне оставаясь спокойным. Но Дорогин уже заметил, как вздулись вены на голове, как пульсирует жилка над левым ухом. – Некогда мне разговоры разговаривать. Есть дело – выкладывай. Нет – проваливай.

– Я понимаю, ты тут не гуляешь, не отдыхать тебя на вокзал поставили.

– За порядком смотрю, – не стал скрывать род своих занятий татарин, – а ты мне мешаешь. Отвлекаешь.

Дорогин широко улыбнулся и подвинулся ближе к татарину. Запустил руку в сумку и вытащил сложенную вдвое фотографию Абебы, отпечатанную на принтере Белкиной.

– Человека одного ищу, говорили, он тут обитает. Татарин, не поворачивая головы, скосил глаза и посмотрел на снимок. По выражению глаз Дорогин понял, тот его видел, возможно, даже знает, где сейчас эфиоп находится.

– Почему я должен тебе помогать? – глаза татарина вновь принялись шарить по залу ожидания, в котором царил идеальный порядок.

– Я его друг.

– Плохая рекомендация, – отозвался татарин, – он никто, последний человек. Мустафа такими не занимается.

– Я с ним вместе на зоне сидел, – абсолютно пресно, не кичась этим, сообщил Дорогин. – Нужен он мне по делу, а не лясы поточить.

– Деньги, что ли, должен? – впервые за время разговора усмехнулся татарин. – Так у него их не было и никогда не будет. Самое большое, что я у него в руках видел, так это сто рублей.

– Мне нужны не деньги, он кое-что знает, чего не знаю я, – Дорогин специально темнил.

– И что же твой эфиоп может знать такого, чего даже мы, белые, не знаем? – на этот раз татарин позволил себе хохотнуть, но губы его не разошлись в улыбке. Он все так же облизывал их выпуклым языком, когда касался взглядом Белкиной. Та чувствовала себя неуютно, стоя посреди зала ожидания. Ее задевали, просили посторониться, и ощущала она себя при этом последней дурой.

Мустафа запрокинул голову, прикрыл глаза. Дорогин сообразил, мусульманин думает, стоит помогать или послать подальше. Четки – шарик за шариком плыли в пальцах, янтарный конус, разделявший четки, подбирался к рукам.

Татарин же просто считал шары: “если четный окажется последним – помогу, если нечетный – пошлю на хрен”.

Выпал четный. Мустафа вскинул руку и тихо щелкнул пальцами. Так тихо, что даже Дорогин еле расслышал щелчок. Но щелчок Мустафы дорогого стоил. Он был услышан мгновенно. Словно из-под земли, как добрые молодцы из табакерки, появились два поджарых молодых татарина, короткостриженых, в таких же борцовках, как и на Мустафе. Они тоже в упор не видели Дорогина, их взгляды были устремлены на Мустафу.

– Давно эфиоп здесь был? – негромко произнес Мустафа.

И Дорогину показалось, что сейчас оба молодца достанут записные книжки и примутся их листать. Но эти парни вряд ли умели даже писать, памятью же обладали феноменальной, потому и стояли на вокзале.

– Неделю тому назад с утра появился, но после обеда никто его не видал, – выдал один.

– Крутился возле цветочных киосков, – тут же сообщил второй, – помогал цветы выгружать.

Мустафа продолжал смотреть на своих людей Это значило: все, что касается Абебы, ему должны сейчас же выложить на тарелочке.

– Ему не заплатили. Ему редко платят Дорогин почувствовал, скажи сейчас Мустафа найти эфиопа, и двое ввинтятся в бетонный пол, рассыплются бисером, и Абеба, если он только здесь, в пределах вокзальной площади и железнодорожных путей, будет найден, пусть даже мертвецки пьяным дрыхнет на дне водопроводного колодца или в каком-нибудь вагоне, стоящем на запасном пути.

Но Мустафе не имело смысла помогать Дорогину, излишне напрягая своих людей. Он и так делал то, что делал редко, – доброе дело, оказывая помощь незнакомому человеку.

– Где его можно найти? – спросил Дорогин. Татары не слышали его вопроса, они смотрели на Мустафу. Тот чуть заметно кивнул, мол, если хотите, скажите, если нет, вы не обязаны.

– Он бывает в тупике, бомжи там кашу на угольях варят. Украдут уголь у шашлычников и кашу варят.

– Где тупик? – спросил Дорогин.

– Проведи, – сказал Мустафа.

Он, простоявший не один год на вокзале, умел чувствовать людей и понимал, что Дорогин пришел сюда не со злом, не с корыстным интересом.

Муму махнул Белкиной рукой.

– Можно идти? – спросила она, проходя так близко от татарина, что чуть не коснулась его плечом, но именно “чуть”. Варвара знала, как следует дразнить мужчин, уже раскатавших на нее губу.

Татарин поцокал языком.

– Какая ты мягкая!

– Губозакаточную машинку себе купи, Мустафа, – сказала журналистка и скрутила нижнюю пухлую губу в трубочку.

Мустафа не обиделся на выходки Белкиной, он был выше этого. Его нельзя было ни обидеть, ни спровоцировать на драку. Он был поставлен следить за порядком, и чувство долга для него было превыше всего. К тому же к красивым женщинам он испытывал слабость.

– Хороша, – проговорил Мустафа, и четки в его руках заскользили энергичнее.