Смерть зовется Энгельхен

Мы спустились в долину и собирались уже перейти шоссе, когда услышали шум приближающегося автомобиля. Мы скрылись в лесу. Я держал обоих немцев под прицелом. Петер прошипел:

— Стрелять только по команде!

Автомобиль приближался. В нем были какие-то офицеры, и в больших чинах, если судить по тому, сколько серебра было на их погонах.

Петер метнул гранату, машина подскочила, едва не застряла в заграждениях, партизаны открыли стрельбу, шины лопнули, двое офицеров были, как видно, убиты, но скорости автомашина не сбавила. Вторая граната попала в кузов, крыло было оторвано начисто, но машина не остановилась, она гнала и гнала вперед и скрылась, наконец, за поворотом.

Я разозлился. Этот Петер вечно хочет все делать сам. Нужно было дать команду стрелять, а не бросать гранаты. Потому что при нападении на движущуюся цель действеннее стрелять. Целясь, каждый стрелок успевает сосредоточиться. Если бы мы стреляли сразу из тридцати ружей, автомобиль не ушел бы от нас.

Я хотел сказать об этом Петеру, но тот был как будто не здесь. Его мысли были с шофером, который увел от нас немецкую машину.

— Нет, ты подумай только, какой это шофер, ты подумай! — с восхищением повторял он.

И что это делается с нашим Петером? Прежний Петер ругал бы все и вся по-сербски и долго не мог бы успокоиться.

Пожалуй, он прав, этот шофер заслужил жизнь, он сам выиграл ее. Молодец, ничего не скажешь.

Все кончилось так быстро, что мы не успели даже пустить в ход пулеметы.

Кружным путем мы возвращались к Чертовым скалам. Настроение было значительно лучше. Перед вечером мы подошли к скалам. До захода солнца оставалось совсем немного времени. Как только стемнеет, мы перейдем шоссе, патрулируемое немецкими постами, уйдем в самую чащобу и разведем там костры. Это будет наша четвертая ночь в лесу.

Мы спускались по просеке к шоссе. Вдруг Петер насторожился.

— Тихо!

Мы остановились. Прислушались. У Петера отличный слух. Моторы. Много моторов…

Мы поспешно залегли. Петер искал, где бы установить пулеметы. С одним из них залег он сам, другой поручили Лойзе. Лойза был старым солдатом. Он говорил нам, что считался хорошим пулеметчиком на полигоне.

— Как только немцы покажутся на повороте, — приказал Петер, — стрелять!

Прежде нужно было узнать, немцы ли это.

Это были немцы. Семь грузовиков с пехотой. Они ничего не подозревали, пели какую-то походную песню, нас видеть они не могли. Возможно, своим диким ревом они только отгоняют страх, томящий их? На этом шоссе слишком уж много щитов, предупреждающих: «Achtung, Bandengefahr…»

Долина узкая, дорога вьется змеей…

Грузовики были как раз под нами, первый грузовик приближался уже к крутому повороту. Я был в страшном напряжении — немцев более ста человек, кто еще знает, что будет…

Петер дал очередь. Наверняка. Он вообще меткий стрелок, автомобиль дрогнул, проехал несколько метров и перевернулся вверх дном. Второй грузовик натолкнулся на первый, третий… Четвертый поспешно затормозил.

Мы стреляли, а горы протяжно, горестно гудели, от Чертовых скал навстречу нам над шоссе перекатывалось и повторялось многократно эхо наших залпов. Немцы опомнились молниеносно, соскочили с автомашин, залегли, но позицию они выбрали плохую: решили, как видно, что мы в скалах. Но быстро все поняли, они вообще в таких делах разбираются. Не раз с ними случались подобные вещи в их тысячекилометровых походах, во время наступлений и отступлений. Несмотря на нашу непрекращающуюся стрельбу, несмотря на два наших пулемета, несмотря на то, что обочины дороги загромождали трупы их товарищей, что трупы заполняли грузовики, что три грузовика горели, немцы не теряли присутствия духа, и вот уже вокруг нас свистели пули, пули падали у нас под ногами, камни покатились по откосу.

— Минометы!

Это было для нас новостью, миномет вообще отвратительная вещь, а мы наслышались разных страхов об этом оружии.

— Пожалуй, они нас достанут…

Петер точно сросся с пулеметом, из которого остервенело выпускал очередь за очередью. И вдруг я понял, что стреляет только один пулемет. Когда началась перестрелка, я совсем позабыл об окружающем, и вдруг оказалось, что Лойза-то молчит.

Я бросился к нему. А Лойза тщетно бился — пулемет не стрелял, что-то там заело.

Лойза виновато и растерянно улыбался. Я ничем не мог помочь, и вообще никто, кроме Петера, не разбирался в таких вопросах.

Минометы внушали нам непреодолимый страх. Они били через равные промежутки времени, мины летели все выше и выше, все ближе к нам. Все с беспокойством оглядывались, еще мгновение — и кто-нибудь не выдержит, вскочит, побежит… и начнется самое худшее — паника… При таких обстоятельствах ничего не может быть страшнее.

Но вот чья-то фигура метнулась к пулемету.

— Zeig mal her…[34] — услышал я.

Это был Вилли, тот немец, что повыше ростом. Он, кажется, ничего и не сделал, но пулемет заговорил.

Я не успел помешать, как он начал стрелять; второй немец стал помогать.

Да, они были не новички в этом деле, но нельзя же так, в самом деле, нельзя, черт побери!

Я схватился было за пистолет, но Фред остановил меня.