Смерть зовется Энгельхен

Как только она появится еще раз, — обещал я себе, — я заговорю с ней. Я обдумывал все — как подойду к ней, что скажу, что она ответит. Но она приходила, и все оставалось по-прежнему, я готов был счесть себя трусом, дураком, идиотом, но не делал никаких попыток изменить что-нибудь. Дальше приветствий дело не шло. Мелькали ее глаза, лицо — и все исчезало. Я то проклинал ее за то, что она внесла в мою партизанскую жизнь беспокойство, то благословлял, стократно благословлял ее за то, что она наполнила мое партизанское существование тоской, мечтами, чтобы не произносить этого слова: любовь.

После того как ночью я ходил к Ондраку, Николай часто поручал мне подобные задания.

Как-то в одной деревне пятерых наших людей схватили гитлеровцы. Они их убили, а потом повесили на площади для устрашения. Ни немецкого постоя, ни жандармов в этой деревне не было — выдал кто-то из крестьян. Связной, который принес нам весть о том, что случилось, утверждал, что жандармам из Брода все известно. Мы оплакали товарищей, погоревали и стали уже забывать — в горах горюют крепко, но быстро забывают. И вдруг вызвал меня Николай.

— Вот что: начальника бродской жандармерии зовут Поспишил. Добром или злом — он должен сказать тебе имя предателя. Уж ему-то оно известно. Если скажет, оставь его в покое, ну, а если нет, ты знаешь, что делать. Но выведать ты должен. Справишься один?

Лучше всего мне было сказать, что не справлюсь вообще. Марта была в Плоштине, а я должен был уходить. Но я тут же отогнал эти предательские мысли. Совсем я, что ли, голову потерял? И чем она опоила меня?

— Обойдусь и сам. Ты ведь говоришь, что один — иногда больше, чем двое.

— Он пойдет не один… — услышал я за своей спиной знакомый голос. — Мне кое-что нужно в Броде, он составит мне компанию.

Я не решался пошевельнуться, не только что оглянуться назад. Во мне бушевали радость и страх, надежда и недоверие, и чуть-чуть я злился. Эта женщина считает, что может делать с нами все, что ей угодно. Ну что я ей скажу? Вдвоем всю долгую дорогу… Я буду с ней… буду с ней один… Черт возьми, буду с ней один, чего же мне еще? Николай размышлял над тем, что она сказала, а я все боялся поднять глаза, чтобы он не заметил того, что происходит со мной. И так мне казалось, что он слышит, как стучит мое сердце, громко и глупо. Точно школьник, издевался я над собой, точно мальчишка…

Николай ничего еще не ответил, а я испугался, что он скажет «нет».

— Когда вернетесь?

Я пожал плечами. Откуда я знаю? Как только все узнаю, как только встречусь с жандармом. Самое раннее — если все кончится хорошо — послезавтра утром. До Брода далеко.

— Хорошо, подождешь Марту, береги ее…

Что это он, подмигнул мне или мне показалось? Вот чертов сын — и правда подмигнул.

К Броду мы подошли уже в темноте. Я давно не был в городе. На затемненных улицах никаких признаков жизни, город казался пустым, вымершим, безлюдным. Шли мы быстро, говорили мало, все больше о пустяках. Еще не доходя до города, мы поспорили. Я хотел переночевать на хуторе у знакомых, а она и слышать не хотела об этом. Она знала в городе более безопасное место.

— Но Николай приказал, — не уступал я.

— Николай приказал тебе беречь меня. Если хочешь, иди на хутор, мне же Николай не приказывал ничего подобного.

Издевается она надо мной? Я пошел с ней, полный решимости не произнести больше ни слова. Я совсем не знаю ее, но она безрассудна, как все женщины.

Мы шли по темным улицам.

— В городе полно патрулей…

— Пустяки. Держи пистолет наготове и обними меня, так безопаснее. Бумаги у тебя в порядке?

У меня-то да, в образцовом порядке, а вот у нее?

Я обнял ее за талию, не совсем уверенно. Она почувствовала мое замешательство и громко рассмеялась.

— Вот глупый, разве влюбленные такие бывают?

Мы прошли почти весь город и встретили только двоих, они очень торопились. На самой окраине стоял новый дом. Марта остановилась, порылась в карманах, достала ключи.

— Ну вот. Пришли. Только не шуми.

Она взяла меня за руку и повела по темному коридору, мы поднялись в лифте на четвертый этаж. «Точно в мышеловке, — подумал я, — отсюда не убежишь». Я разозлился на Марту. В своем ли она уме?

Мы стояли в темном коридоре. Марта отворила какую-то квартиру, втащила меня туда, заперла двери. Потом побежала куда-то, я услышал, как она спускает маскировочную штору. Потом зажгла свет. Я стоял в прихожей незнакомой квартиры и размышлял: не дать ли тягу?

— Не бойся, квартира принадлежит одному знакомому, если я тебе и назову его имя, ты все равно не поверишь. В настоящий момент нет для нас более безопасного места в этой печальной стране…

Она вытащила из-под дивана электрический камин.

— Ты можешь помыться… тебе не повредит… Ванная там, а я пока поищу чего-нибудь на ужин…

Меня опять охватило беспокойство. Кто эта женщина? Чем она занимается? Чья это квартира? Ее любовника? Мужа? Брата? Ну и квартира же была! На стенах ковры, по-видимому дорогие, — я в этом ничего не понимаю, прекрасная копия «Утреннего туалета» Ренуара, господи, и такие вещи есть на свете! Но как я сюда попал, я, зверь из Плоштины?