Смерть зовется Энгельхен

Опять листовка… Сколько уж я написал их: десять, двадцать? На немцев это не действует. Напрасно мы призываем их кончать войну, бросить оружие, переходить на нашу сторону; напрасно обещали мы им помочь пережить последние недели войны, обещали неприкосновенность каждому немцу, которого мы встретим на контролируемой нами территории. Напрасно объяснять им, что продолжение войны бессмысленно, что они потеряли все, что можно было потерять, что каждый из них, участвуя в военных действиях немецкой армии, только затягивает войну и обрекает на несчастья и себя и свою семью, что каждый лишний день войны приведет только к бессмысленному теперь уничтожению немецких городов и сел. Немцев такими вещами не проймешь, им нужны другие, более сильные аргументы…

— Ты чего насупился — чешскую листовку писать будешь, не немецкую.

Мне и этого не хотелось, день был прекрасный, такие деньки редко выдаются в этих местах в апреле — я хотел быть с ребятами, которые возвращались с ночной работы, вся Плоштина превратилась в муравейник, в улей, все ожило, задвигалось, было шумно, оживленно. В такие дни хочется жить, жить наперекор войне, наперекор вечной боевой готовности.

Но я пошел. У Анделы сидела Ольга. Я давно ее не видел, мне захотелось поспорить с ней, разозлить ее — это было легко: стоило только сказать, что советские тракторы, которых я, правда, никогда не видел, ничего не стоят или что Пушкин не может сравниться с Незвалом, как она тотчас же и попадалась — ее глаза грозно темнели, она начинала сердиться не на шутку, ругала меня безнадежным буржуазным элементом, мещанином, снобом, дураком. Николая ее ярость забавляла, он смеялся и подливал масла в огонь.

— Давай, давай, Олина, — говорил он, не переставая смеяться, — всыпь ему хорошенько, гнилому интеллигенту. Вот уж действительно — элемент…

Я, значит, пошел писать чешскую листовку. Чешская листовка должна быть простой, чтобы сразу до всех дошла, тут необходимо сказать и о времени, которое близится, призвать народ пограничной полосы задерживать врага на перевалах, преграждать немцам путь в горах, всеми возможными способами мешать передвижению вражеских частей, задерживать их отступление, стараться сделать непроезжими шоссе и проселки, саботировать на оружейных заводах, прятать скот и продовольствие, не отдавать их немцам, готовиться к вооруженному сопротивлению; горные леса пограничной полосы — это огромный арсенал, оружия здесь хватит на всех, все, кому дорога свобода, получат винтовку…

Эта листовка должна быть достойным ответом на объявленное гитлеровцами осадное положение.

Но дело было, конечно, не только в ответе.

Николай вынашивал давно свой особый план.

— Мы освободим деревни, Володя, — часто говорил он мне. — А в городах создадим особые, небольшие, но отборные ударные отряды. Как только передвинется линия фронта в Словакии, здесь, в немецком тылу, должен возникнуть другой фронт, и тогда немцы окажутся между двумя огнями. Они не должны уйти отсюда. Если нам не удастся это, война продлится. Правда, это дело недель, но все же… Немцы хотят создать здесь свой последний оплот, превратить всю страну в «Чешскую крепость».

Николай не преувеличивал. За те несколько месяцев, что существовал наш отряд, мы собрали и укрыли в горах тысячи ружей, десятки пулеметов, несметное количество боеприпасов, минометы, тысячи гранат, противопехотных и противотанковых мин; мы разместили эти запасы по всей округе; мы устраивали настоящие охоты на венгров, само появление их в районе, в котором мы действовали, означало спешку, тревогу, погоню, напряжение всех сил. Неписаное, но неукоснительно соблюдаемое соглашение с венграми приносило плоды. Однажды мы напали на венгерский артиллерийский расчет и захватили десятки новых орудий. Почти все это с боеприпасами пришлось уничтожить, с собой мы взяли только три зенитные четырехствольные орудия.

Позднее захваченное оружие мы укрывали в деревнях. В последние две недели марта Николай даже на операции брал людей из ближних деревень. Ночью они были с нами, а утром возились уже в своих усадьбах или ехали на автобусе на оружейный завод, где работали.

Поэтому мне и приходилось писать листовки.

Снаружи было весело и шумно, все еще возвращались запоздавшие пятерки. Гришкино подразделение явилось все, не хватало еще нескольких пятерок из подразделения Петера, но мы не беспокоились — у них был самый отдаленный участок.

Ольга жила у Анделы, она была связной между Плоштиной и штабом бригады. О существовании этого штаба я узнал только несколько дней назад. Мы знали, что наверху, в Бескидах, в пограничных лесах и в долине, в Словакии, действуют партизанские отряды, но, кроме Николая, никто не знал, что все эти разбросанные боевые единицы действуют в соответствии с общим планом, что подчиняются они общему командованию, составляют одну бригаду, достаточно сильную численно, что командование этой бригады находится недалеко от нашей базы, в нескольких километрах от Плоштины, в небольшой деревеньке. А одной из главных задач нашего отряда является охрана штаба бригады.