Смерть зовется Энгельхен

Он задыхался от радости, его черные сербские глаза метали искры.

Николай тоже заинтересовался. Возможно, это пригодится — может быть, партизаны и пересилят страх перед этой штукой и возьмут ее на вооружение. Да, электричество — немцы понимают в таких вещах, ничего не скажешь, даже жаль, сколько полезного они могли бы сделать.

Николай направил фаустпатрон дулом на свою ногу.

— Переведи-ка нам, Володя, инструкцию.

Я стал переводить: сначала снимается предохранитель; потом здесь имеется проволока… искатель…

— Смотри-ка, — захлебывался Петер, — две мушки, тут две мушки!

…Потом нужно нажать на спуск…

Петер нагнулся, чтобы лучше видеть, его теперь не оттащить от этого фаустпатрона.

…При нажатии спуска…

— Осторожнее, Николай!

Взрывная волна отбросила меня к стене.

Я успел подумать, что надо залезть под стол, и потерял сознание.

Не знаю, сколько длился обморок, не знаю, сколько времени лежал я под столом, но когда я пришел в себя, вся комната была в огне. Как будто издалека услышал я раздирающий крик, в голове у меня шумело, едкий дым душил меня, в комнате был нестерпимый жар. Одно ухо у меня не слышало. Задыхаясь от дыма и жара, еще не придя в себя от удара взрывной волны, я попытался вылезти из-под стола.

Мне хотелось немедленно бежать прочь. Я не мог встать на ноги, ничего не видел от дыма. Рука моя натолкнулась на что-то живое. Тут кто-то лежал. Петер или Николай?

С трудом открыл я глаза. Это был Николай. Тело его дергалось в конвульсиях, он тихо ругался. Я хотел поднять его и вынести, нельзя же оставлять его в огне! И вдруг увидел, что в руке его пистолет, он прикладывал его к виску.

— Дурак! — крикнул я, отводя его руку.

Теперь я окончательно пришел в себя. Николай очень строг, он никому бы не простил такого, не прощает и себе.

«Приговорил себя», — решил я.

Нельзя допустить это безумие!.. Я сжал его руку. Он закричал, нечеловечески закричал.

И тут я увидел, что вместо ног у Николая сплошное кровавое месиво. Правая нога была оторвана и лежала в стороне.

— Стреляй, черт тебя возьми! — закричал я. — Стреляй, все равно конец!..

У него было еще достаточно сил — и откуда они взялись? Он снова поднял руку с пистолетом, еще раз выругался и выстрелил.

Насилу добрался я до крыльца. Перед домом стояли замершие от ужаса люди — партизаны, хуторяне, женщины, дети. Дом горел. Петер умывался. На меня посмотрели, как на пришельца с того света.

— Он застрелился, — тихо сказал я.

Тут раздался крик, с земли поднялось что-то страшное, черное… Это была Ольга с обожженными руками и ногами, почерневшим лицом, в опаленных лохмотьях.

— Нет! Нет! — кричала она. — Коля! Коленька! Пустите меня, пустите меня!..

Она готова была броситься в огонь — три человека с трудом удержали ее. Но зловещее оцепенение толпы прошло. Сразу все поняли, что дом горит, все бросились кто куда, через минуту притащили ведра, партизаны стали тушить пожар. Гришка вынес то, что осталось от Николая. Ольгу оттащили в сторону, а три куска тела Николая покрыли брезентом. Суровые мужчины сняли шапки. К нам пришла смерть, смерть пришла в Плоштину. Нет больше Николая, Николай мертв…

Что же будет? Что дальше? Что мы станем делать без него?

Кто-то копал могилу у опушки. Мы завернули его в брезент, опустили в яму.

Прибежала Ольга и бросилась на тело.

— Я хочу его увидеть… еще раз увидеть, — стонала она.

А когда увидела — потеряла сознание. И хорошо, что потеряла.

Мы похоронили Николая в плоштинской земле, дали салют над могилой, сровняли ее с землей…

Никто из хуторян не мог произнести ни слова. В глазах их была неуверенность, страх. Что будет? Что теперь будет?

— Совет! Партизанский совет! — закричал рябой Гришка.

Догорал пожар. Мы не понимали еще всего размера постигшей нас катастрофы, еще плакали хуторские женщины, еще Ольга зарывала руки в землю у свежей могилы, а мы выбирали уже нового командира — так надо было, так велел партизанский закон. Это было требование самой жизни.

— Гришка, — поднял руку Алекс.

— Гришка, — повторил Ладик.

— Гришка, — сказал я и подумал про себя: «Хороший парень Гришка, верный товарищ, но это не Николай».

— Гришка, — неуверенно проговорил Петер.

— Гришка, — услышал я голос Фреда.

Голос Фреда… Фреда… Фред! Что связано с Фредом? Фред… Тут что-то не так… Но что?

— Фред! — крикнул я. — Фред!

Он вздрогнул. Кровь отлила от его лица. Он отпрянул, закрыл лицо руками, точно его собирались ударить.

— Но ведь… совет… — пробормотал он и выбежал. Все повернулись ко мне. Что еще случилось? Разве не достаточно нам того, что уже есть?

— А те? Те двое, Гришка! Фред не должен был отходить от них.

Гришка объявил тревогу.

— Усилить караулы, разведчиков в лес. Оцепить все дороги!

Это были первые приказы нового командира.

— Петер! Никого не выпускать из Плоштины, никого, слышишь? За неповиновение — стрелять.

Один из Гришкиной группы вдруг отделился от товарищей, которые испуганно жались друг к другу.

— Что случилось. Ярда? — бросился к нему Гришка.

Парень не знал, что ответить.

Прогремел выстрел. Парень схватился за живот, рухнул на землю, дым шел из Гришкиного нагана.