Смерть зовется Энгельхен

И мне очень хотелось туда. Невероятно, но вдруг там окажется Марта? Не может она быть там, я знаю, ну, а вдруг? Вдруг ей захотелось к матушке Рашковой, за каплей человеческого тепла?

Я не должен бы давать волю таким чувствам, ведь я комиссар отряда, мне-то полагалось сохранять хладнокровие и ясность мысли, если уж другие все время забывали о подобных вещах.

Но ведь можно же не оставаться в Плоштине на ночь, мы просто придем, поздороваемся, посмотрим, все ли в порядке, сами расскажем все… И если мы прибавим шагу, до полуночи можем быть на месте.

Все ждали моего ответа.

— Пошли… Только ненадолго. И ни в каком случае не оставаться ночевать.

Ну конечно же, всего на минутку… Но каждый при этом думал: «Быть бы только там…»

Мы осторожно пересекли шоссе. Но чем более углублялись в лес, тем более забывали об осторожности, слишком уж много переживаний пришлось на нашу долю в этот день, никакого сладу не было со вспыхнувшей и рвавшейся наружу радостью. Мы шли, точно на прогулку. Петер был не то что Николай или Гришка — те оба очень большое внимание уделяли прикрытию во время перехода; оба то опережали колонну, то отставали, чтобы убедиться, не преследуют ли нас, мы видели их то высоко над нами, на уходящей ввысь тропе, то где-то внизу.

Мне не хотелось вызывать Петера на спор. Я позвал Фреда, и мы оба с ним стали кружить вокруг шагающих партизан, как это делал Николай.

Быстро темнело, в лесу всегда темнеет сразу. Только зайдет солнце, как лес чернеет на глазах. Шли мы быстро, мы так торопились в Плоштину, так хотелось скорее рассказать своим обо всем случившемся — ведь не пустое это было хвастовство, все-таки мы славно поработали.

Мы уже подходили, еще три часа, еще два, еще час… Через час навстречу нам бросятся плоштинские собаки, с веселым и радостным лаем они будут бегать вокруг, лизать нам руки…

Фред вдруг остановился. Что случилось?

— Ты ничего не чувствуешь?

— Нет, ничего. Только влажный запах весеннего леса.

— А мне кажется, пахнет дымом.

Я глубоко втянул воздух. Дым? А может быть, и дым…

— Что-то горит под горой.

Я старался заглушить в себе возникшее вдруг беспокойство, но напрасно. Каждая мелочь значительна в партизанских горах. Любой шорох, любое лишнее движение, звук, запах. Все настораживает. Внимание! Ты, может быть, здесь не один. Ты подстерегаешь немцев, но не забывай, что когда-нибудь они могут подстерегать и тебя.

Перепуганная птица, быстро бегущая лань — все это может означать опасность.

Партизаны забеспокоились, запах дыма чувствовали все. Петер сразу вспомнил, что мы — отряд, а не туристы. Он выслал дозорных. И снова мы превратились в тени, неслышные лесные тени, постоянно готовые к защите и бою. Ни одна ветка не хрустнула у нас под ногами.

Горело где-то неподалеку, мы ускорили шаг, нас точно кто подгонял — что-то случилось, что-то неладно у нас в горах. Раз пахнет дымом, не может быть все в порядке.

Я шел впереди отряда с дозорными.

И вдруг в лесном сумраке на тропе мы увидели какую-то фантастическую фигуру, направляющуюся к нам. Фигура эта двигалась очень странно, пошатываясь, размахивая высоко поднятыми руками. Мы залегли.

— Стой! Кто идет?

— Это вы, ребята! Господи! О господи, господи, ребята!..

Кто это? Да он с ума сошел!

Это был Карол. Карол из подразделения Гришки.

— Что ты делаешь здесь, Карол? Что с тобой? — закричал я.

— О господи, господи, — стонал он.

Много времени прошло, прежде чем он мог выговорить хоть одно слово.

— Да опомнись же ты! Что тебя пришибло?

— Плоштина… Плоштина… сгорела… — выкрикнул он, наконец, задыхаясь.

— Что ты говоришь?

— Сгорела, ребята… сгорела… Плоштина сгорела…

— Да приди же в себя!

Но он бормотал что-то бессвязное, что-то непонятное, бессмысленное.

— Всех хуторян… всех…

Он сошел с ума, сомнений быть не может, нервы не выдержали. Он всегда казался мне странным.

— Ты с ума сошел, Карол!

— Сошел… И вы сойдете… Всех мужчин… всех, ребята, всех сожгли заживо…

Нет! Не может быть! Он сумасшедший! У него помутился рассудок, не выдержали нервы, он сошел с ума, свихнулся. Но что он делает здесь один, ночью? Что делал он в Плоштине? Что? Что?

— Что ты делал в Плоштине, Карол? Где твое оружие?

— Оставьте вы меня в покое!.. Оставьте меня! О господи, господи…

Он старался вытащить из кармана пистолет, наверное, хотел показать, что у него есть оружие, но говорить он больше не мог.

— На, выпей и опомнись, опомнись, парень!

Он сделал глоток и снова застонал.

— Двести их было… Эсэсовцы… Ягдкоммандо… Я был там все время… Я лежал в кустах у ручья… и все видел… все… и Марта там была. Всех сожгли…

— А женщины где? Дети?

— Не знаю, ничего не знаю… только мужчин всех… всех… Бегали собаки… Немцы пришли с трех сторон. Всем связали руки… заперли в доме Зихи… Не вынесу я, ребята… с ума сойду… Я уже сумасшедший…

— А где Рашка? Старик Зиха? Андела? Говори скорее!

— Не знаю! Ничего не знаю, о господи!

Он дрожащей рукой поднес пистолет ко рту, мы бросились к нему — поздно, он даже и не охнул…

Он помешался, сошел с ума, у него был нервный припадок… А дым — это, наверное, что-то жгли хуторяне…