Смерть зовется Энгельхен

Более пяти недель пролежал я. Я ничего не видел, кроме белых больничных стен, нескольких предметов больничной обстановки. Когда меня перевернули на спину, мне открылся клочок голубого неба, ветка старого дерева. Я видел, как распускаются большие широкие листы, видел, как зацвело дерево чудесными сиреневыми цветами… Но завтра я смогу выйти отсюда и увижу, на самом ли деле дерево такое высокое и развесистое, как мне казалось, — ведь завтра мне дадут костыли!

Всегда, когда я видел человека на костылях, мне становилось обидно за него. Бедняга, думал я, тяжелая же у него жизнь. Как же все странно! Если у тебя здоровые ноги, тебе нужны крылья, а если ты не можешь ходить, костыли для тебя — точно крылья для здорового, трудно даже сказать, что больше — костыли для больного или крылья для здорового. Мир для меня еще долго будет ограничен больничной оградой, но это будет огромный мир в сравнении с больничной палатой. И в этом мире все будет невиданным, неслыханным, новым.

Я уснул быстро, спал спокойно, как давно не спал. В пятом часу утра меня разбудили птицы. Они пели гимн лету. Это была песнь песней, прекраснее Песни песней Соломона. Они пели мне — сегодня у тебя будут костыли, сегодня ты повзрослеешь, сможешь передвигаться без посторонней помощи, вернешься в мир живых.

Сегодня у меня будут костыли. Сегодня будут костыли! Я повторял это бесконечно, и время летело быстрее, но врач все не шел.

Наконец Бразда явился, за ним Элишка.

Бразда серьезен, Элишка взволнована, я — как всегда: флегматичный, истомленный долгим лежанием, безучастный ко всему, словом — такой, как всегда. Всеми силами держался я, чтобы не расхохотаться вслух.

Главный врач внимательно ощупывал мою ногу, как он это делал все последнее время. Он озабоченно бормотал что-то, качал головой, я подыгрывал ему, почему бы и не подыграть такому черту?

— Ну как, доктор, — спросил я обеспокоенно, — хуже?.

Я сделал самый несчастный вид, на какой только был способен. Вы хотите играть? Ну, что же, я вам покажу настоящий класс.

— Да, дело серьезное, но… — и он не вытерпел, ткнул меня в грудь и радостно, громко рассмеялся.

— Черт… мерзавец, вот где ты у меня сидишь, несколько лет жизни отнял у меня.

Элишка выглядывала то из-под одной, то из-под другой руки доктора и краснела, если мы встречались с ней глазами. Она скорее отворачивалась, чтобы я ничего не заметил.

Бразда нахмурился, лицо его сделалось значительным.

— Принесите этот дар небес, Элишка.

Элишка выбежала, а мне ужасно захотелось крикнуть: «Подумаешь, костыли», — но я не сделал этого.

Не стоит портить им удовольствия. Элишка, выбегая из комнаты, оставила двери открытыми, и вот уже в дверях показались новенькие костыли.

— Костыли! — закричал я. — Костыли! Костыли!

Это было уже вполне искренно. Бразда ругался, счастливо улыбаясь.

— Послушайте, вы всегда даете такие представления, когда вручаете больным костыли? — спросил я.

— Чтобы я тебя больше не видел в палате, — сказал мне в ответ Бразда. — Пообедаешь, отдохнешь — и вон отсюда! Понятно? Элишка поможет тебе сделать первые, самые трудные шаги в жизнь, но только — предупреждаю тебя!..

Мы хорошо поняли его, оба мы с Элишкой поняли. У нее загорелись уши, она снова выбежала. А я пытался представить, что он не договорил. Примерно следующее:

— Если ты посмеешь сделать несчастной эту девушку, помни, я тебе все кости переломаю, да так, что уж никто тебя не починит. Элишка лучшая моя сестра, а кроме этого… ты ноги ей целовать должен!..

— А какого черта ты, доктор, лезешь не в свое дело?

— Ну ладно, ладно, — заворчал он. — Это я так… Ну марш! В сад!

Очень трудно было спускаться с лестницы. Я никогда не подозревал, что и на костылях нужно учиться ходить. Я ослабел от долгого лежания и двигался с большим трудом. Мне все казалось, что костыли скользят, я боялся упасть.

Элишка помогала мне ставить костыли на середину ступени и не отводила от меня испытующего взгляда. Ну как, удержишься?

Ходить по земле оказалось значительно легче.

— Сначала пойдем к тому дереву, Элишка.

Мы пошли к дереву. Это было особенное дерево, не похожее ни на одно другое.

У меня немного закружилась голова — так давно я не был на вольном воздухе, но я не поддался слабости. Мы шли вдоль чугунной ограды. С улицы на меня кидали сочувственные взгляды. Бедняга, думали они, плохую шутку сыграла с тобой жизнь. Но я вовсе не бедняга! У меня костыли! У меня замечательный друг — врач! И еще у меня есть Элишка! Она внимательна, помогает мне идти, после каждых десяти шагов спрашивает:

— Не устал, Володя? Не хочешь посидеть?

Ну вот еще! Надо обойти круг, потом еще круг.

— Доктор спрашивал тебя о чем-нибудь?

— Нет. Я сказал ему, что это наше дело. Но раз уж мы заговорили об этом — скажи, как ты представляешь дальнейшее? Чего бы ты хотела?

— Боже мой, я хочу только того же, что и ты. И не думай ни о чем таком. Времени достаточно. Главное, чтобы ты был здоров!

«Да, хорошая же ловушка этот госпиталь», — подумал я, но уже без всякой злости, даже без насмешки.

— Как ты считаешь, следует нам пойти в ратушу?