Смертельная белизна

– Что ж, интересно будет узнать, выполнит ли семья это условие, притом что одна из падчериц обвиняет Кинвару в убийстве. Кстати, Иззи далеко не уверена, что ей самой надолго хватит средств на повседневные нужды. Своим дочерям Чизуэлл отписал по пятьдесят штук, а внукам – по десять каждому, но не факт, что денег на это хватит. То есть Кинваре перепадут какие-то крохи от продажи дома на Эбери-стрит, плюс личные вещи, минус то ценное, что уже отписано внуку. Проще говоря, ей остается барахло, на которое никто не позарится, и подарки, полученные от мужа в браке.

– А Рафаэль, значит, пролетает?

– Я бы не стал о нем сокрушаться. По словам Иззи, его гламурная маменька виртуозно обирала богатых лохов. Он может рассчитывать на ее квартиру в Челси. Иными словами, убивать Чизуэлла из-за денег не имело смысла, – заключил Страйк. – Как там зовут вторую сестрицу? Язык не поворачивается говорить «Физзи».

– София, – заулыбалась Робин.

– Да, так вот, ее можно сразу вычеркнуть. Я проверил: когда наступила смерть отца, она была в Нортумберленде, где брала урок верховой езды для лиц с ограниченными возможностями. Рафаэлю смерть отца не выгодна ни с какой стороны, и он, по мнению Иззи, это понимал, хотя проверить его не мешает. Сама Иззи, как она выражается, «слегка перебрала» в Ланкастер-Хаусе и на другой день была «в разобранном состоянии». Соседи могут подтвердить, что в момент смерти Чизуэлла она пила чай во внутреннем дворике. О чем вчера вечером та доложила мне без тени смущения.

– Остается Кинвара, – сказала Робин.

– Верно. Коль скоро Чизуэлл не рассказывал ей о своем обращении в частное детективное агентство, можно предположить, что он темнил насчет финансового положения семьи. Допускаю, что Кинвара ожидала получить куда более жирный куш, но при этом у нее…

– …самое надежное алиби из всей родни, – подхватила Робин.

– Точно, – сказал Страйк.

Уже остались позади живые изгороди из цветущих и зеленых кустарников, окаймляющие трассу на территории Виндзора и Мейденхеда. Теперь по обеим сторонам тянулись вековые деревья – не иначе как свидетели гибели своих сородичей, павших жертвами этой самой трассы.

– Барклай тоже сообщил кое-что интересное, – продолжил Страйк, перелистнув пару страниц блокнота. – Джимми Найт со дня смерти Чизуэлла ходит мрачнее тучи, но о причинах помалкивает. В среду вечером он, похоже, довел Флик до белого каления: твердил, что согласен с ее бывшей квартирной соседкой в вопросе буржуазных замашек Флик… Ничего, если я окно приоткрою и покурю?

Прохладный ветер бодрил, но от него у Страйка слезились воспаленные глаза. Высовывая между затяжками тлеющую сигарету наружу, он продолжил:

– …и Флик жутко взбеленилась: стала кричать, что «разгребает за ним дерьмо» и не виновата, если он «просрал» – записано со слов Барклая – сорок тысяч. Потом она в ярости умчалась, а в четверг вечером Джимми эсэмэской сообщил Барклаю, что уезжает в родные края проведать брата.

– Выходит, Билли сейчас в Вулстоне? – поразилась Робин и поймала себя на том, что уже стала считать Найта-младшего едва ли не вымышленным персонажем.

– Не исключено, что Джимми приплел брата просто для отвода глаз. А куда его понесло – этого мы знать не можем. Короче, вчера вечером Джимми и Флик снова появились в пабе, и каждый сиял, как медный таз. Барклай уверен, что помирились они по телефону, а кроме того, за два дня его отсутствия Флик нашла себе завидную небуржуазную работенку.

– Что ж, мы за нее рады, – сказала Робин.

– А как ты сама относишься к работе в торговле?

– Я?.. Ну, школьницей подрабатывала в магазине, – ответила Робин. – А что?

– Флик устроилась на почасовую работу в какую-то ювелирно-сувенирную лавку в Кэмдене. Владелица, как она сообщила Барклаю, – «чокнутая викканка»[37]. Заработок грошовый, хозяйка злющая – никто к ней не идет.

– А вдруг они меня узнают?

– Найты тебя вживую никогда не видели, – сказал Страйк. – Если ты радикально изменишь прическу, достанешь из загашника свои цветные контактные линзы… Сдается мне, – он глубоко затянулся, – что Флик многое скрывает. Откуда она узнала, за какие грехи можно шантажировать Чизуэлла? Не забывай, это ведь она поделилась с Джимми, что само по себе странно.

– Постой, – встрепенулась Робин. – Это как?

– Да вот так: когда я за ними следил на марше протеста, она ему все припомнила, – сказал Страйк. – Разве я тебе не говорил?

– Нет, – ответила Робин.

И Страйк, услышав это, вспомнил, что после того марша неделю отлеживался у Лорелеи и до такой степени злился на Робин за отказ выйти на работу, что почти с ней и не разговаривал. Потом они встретились в больнице, где его мысли были заняты совсем другим, и он, вопреки своей обычной методичности, не сообщил ей необходимые сведения.

– Ну извини, – сказал он. – Это было после вашей…

– Да-да, – перебила Робин. Ей и самой неприятно было вспоминать те выходные. – Что конкретно она ему припомнила?

– Что он только благодаря ей узнал о махинациях Чизуэлла.

– Ерунда какая-то, – сказала Робин, – ведь это он вырос в непосредственной близости от Чизуэлла, а не Флик.