Смертельный аромат № 5

Ковалев недоуменно взъерошил седые волосы, снял очки.

– Хорошо, насколько это возможно в моем возрасте. Курить бросил. «Мотор» пошаливает меньше. Но все равно, и сердце болит иногда, еще и бронхит этот застарелый.

– Знаете, что я подумал. А не взять ли вам отпуск? Поедете в санаторий наш, отдохнете.

«Ковалева в отпуск, – лихорадочно прикидывал прокурор. – Дело Ивану Сечину. А тому все по барабану. Сговорчивый. Дело оформит как надо и вопросов задавать не будет».

– Да вы что! – Ковалев недоуменно поднял брови. – Какой отпуск! Сегодня Имранова, если повезет, возьмут. Допросы, документы. Нет. Вот материалы в суд передам – тогда, может, и схожу в отпуск. И то вряд ли. У меня же и другие дела в производстве.

– Дела подождут. Главное – здоровье. Тимофей Аркадьевич, пишите заявление о предоставлении отпуска. Помнится, вы уже несколько лет не отдыхали. Вот, в нарушение порядка, готов вам месяца три свободных предоставить. Или четыре. На ваше усмотрение, в общем. Лечитесь, отдыхайте. Дело передадите Сечину. Заявление занесите Тамаре. У меня все, можете идти.

Игорь Петрович разглядывал трещину на столе и с замирающим сердцем ждал, пока Ковалев выйдет вон.

Стул не скрипит. Нет звука удаляющихся шагов.

– Вы свободны! – рявкнул он, не отрывая глаз от стола.

– Давят на вас, Игорь Петрович, – вздохнул Тимофей Аркадьевич. – Давят. Требуют спустить все на тормозах. По-человечески я в какой-то степени даже сочувствую. Сложно вам. Вы мне и в глаза посмотреть боитесь. Только вот что я вам скажу. Поручение ваше выполнить не могу. Вы же умный человек, понимаете почему. Я не могу отпускать убийцу. Преступник должен сидеть в тюрьме.

– Тимофей Аркадьевич, – Бородко встал из-за стола, лязгнул дверцей сейфа. Потом, обернувшись на Ковалева, взял стакан. – Точно коньяку не хотите? Но что!.. Что я могу сделать! Если я не додавлю вас, додавят меня. А я не хочу! Понимаете, не хочу, чтобы мои дети росли без отца.

– Мне проще. Мои уже выросли. И даже если бы не выросли. Никакого отпуска, Игорь Петрович.

– Но вы же понимаете! Вы не приостановите дело – Сечин приостановит. Поводов для передачи всегда более чем достаточно. Дайте мне материалы – я через две минуты найду двадцать оснований, чтобы придраться.

– Это ваше право. А моя совесть будет чиста. Бегать, шум поднимать не стану. Если у Вагита Имранова «крыша» такого уровня, то все понятно. Ничего не добьюсь, Юлию Романовну вдовой оставлю. Тоже не хочется. Но делать вид, что не понимаю, чего вы от меня добиваетесь, я не намерен.

Бородко стало совсем тошно. Хорошо Ковалев устроился. Сам весь в белом, вершитель правосудия. А начальник в дерьме. Да пошел он к понятно какой матери!

– Тимофей Аркадьевич, а вы знаете что. Повод для передачи дела другому следователю найти просто. А еще проще обнаружить проблемы в вашей работе. Статистика у вас плохая. Сроки расследования постоянно продлеваете. Годы, годы, Тимофей Аркадьевич. Придется признать: вам уже не место в прокуратуре.

Ковалев достал из папки лист бумаги и принялся писать. Скосив глаза, Игорь Петрович прочитал:

«Заявление. Прошу уволить меня по собственному желанию».

– Вы думаете, я бы остался? – Тимофей Аркадьевич горько усмехнулся. – Чтобы каждый день физиономию вашу видеть? Да зачем мне это надо!

– Если вы думаете устроиться в другую прокуратуру – обещаю, у вас это не выйдет.

– Понимаю.

– У вас будет маленькая пенсия.

– И это понимаю. Да лучше с хлеба на воду перебиваться, чем сделаться мразью!

Не прощаясь, следователь вышел. Бородко размашисто подписал его заявление. Выругался сквозь зубы: «Катись ты на все четыре стороны, маразматик хренов!» И снова потянулся за бутылкой…

3

Негромко играл джаз. От музыки, приглушенного света, витающего в воздухе запаха духов и, кажется, настоящего праздника сердце Лики Вронской защемило от горечи. В такие вечера тяжело быть в одиночестве.

«Где Франсуа? Где хоть кто-нибудь? – подумала она и посторонилась. По бокам от рядов стульев официанты расставляли столики для VIP-гостей. – Франсуа по-прежнему не пишет. Наверное, уже и не напишет. И все-таки хорошо, что он был. Он дал мне почувствовать себя женщиной. Привлекательной, сексуальной. Симпатичный француз мог бы выбрать моделей, а выбрал меня. И он умирал от желания, набросился, как сумасшедший. Как можно об этом жалеть? Да, все закончилось, так толком и не начавшись. Ну и что? Когда мне нравится мужчина, хочется его удержать. Но не все и не всегда можно забрать, унести с собой, сохранить навечно. Навечно – так вообще, наверное, не бывает. Я просто благодарна Франсуа за счастливую сумасшедшую ночь. Из таких мгновений состоит жизнь, нужно уметь ценить счастье, даже если оно сгорает, как фейерверк. И потом становится больно, что все закончилось слишком быстро».