Смертельный гамбит. Кто убивает кумиров?

— Угощайтесь, — радушно грохнул кружки на столешницу. Пушистая пенка лизнула бортики кружек. Хозяин ушел, а мне все казалось, что он был бы не против посидеть с нами.

— Он подсядет все равно, — усмехнулся Ал, кидая в рот соленый орешек, — все мы тут знаем друг друга, какие секреты…

— А про Марка говорить при нем возможно?

Пожал плечами:

— Все они телевизор смотрят, да и столько лет прошло — прекрасно, что пропал он.

— Действительно, — кивнул я и отпил пива. — А когда вы узнали, что в Леннона стрелял именно Марк?

— Да объявили по радио про то, что Леннона убили. Мы так и застыли. А потом сказали с экранов: «Марк, это Марк сделал». Видели его. Он и не таился. Йоко видела, швейцар видел тоже. Он и сбежать не пытался. Когда объявили, я тогда почему-то и не подумал на однофамильца. Не знаю, почему. Предчувствовал, может. Хотя глупо, конечно, предчувствиям верить.

— Ваша первая мысль, когда увидели на экране брата?

— Марк, сукин сын, вконец рехнулся, его же растерзают — не сейчас, так в тюрьме! А что я еще мог подумать? Он в тюрьме под усиленной охраной сидел и жив только поэтому оставался.

Мистер Чапмен отвечал немного устало и равнодушно. И день у него выдался тяжелый, да и сто раз ему подобные вопросы задавали. Я, грешным делом, подумал, что заставлю Джерри раскошелиться за это интервью.

— Может, тот день был какой-то особенный? — я толком не знал где копать, но зацепка на Клан была именно в тех днях.

— Особенный? — в глазах Чампена-старшего явно читалась ирония. — Угу, теперь он, конечно, особенным считается. День перед убийством Джона Леннона.

Помолчал. Попил пива. Достал сигареты и погрузился в свои мысли:

— Обычный день. — пожимает плечами. — Встретились мы с ним, перекусили в баре, выпили, все как обычно. А потом Марка понесло опять на «речи». Ну знаете, такие. про равенство, про справедливость, про то, что Бог говорил отринуть богатство. Еще сказал, что предателей ненавидит. Бред обычный нес. Получалось, если у человека копейка лишняя в кармане заваляется, он ее немедленно отдать должен в помощь тем, кто более несчастен, чем он. А что жить будет не на что, так об этом, конечно, он не думал. И что с голоду сдохнуть можно так, все раздавши, даже об этом не думал. Мы тогда поспорили здорово. Я ему предложил выбросить еду или нищим бездельникам раздать ее. Ну и сказал, что он должен стыдиться одежды своей. Есть люди, которые хуже одеты, которым помочь надо бы, и отчего бы ему не снять тряпки и не пойти голым домой. В общем, нехорошо мы расстались тогда, совсем нехорошо. Да я не злился долго — все-таки это же Марк, да и нервный он был, вертелся, будто в заднице кнопка была. На часы смотрел. Я тогда думал: может, ждет кого. Да спрашивать не стал. Обозлил он меня сильно. Что странно, он про Джоди в этот раз не говорил. Хотя у него всегда было две темы: Бог и Джоди Фостер.

— Джоди Фостер? — я так удивился, услышав ее имя, что на мгновение забыл, кто это такая. Такое на самом деле бывает, когда, услышав известное имя, на секунды теряешься, вспоминая, а кто это, собственно.

— Да актриса эта, Марк стены ее постерами оклеивал. Не комната, а какая-то галерея — Фостер и Леннон. Мать, я помню, все пугалась, когда заходила. У него в комнате так было: открываешь дверь, и на тебя смотрят глаза размером с голову человека и еще фосфором немного подсвечивают — страшновато. Очки Марк сделал из блестящей фольги, ну и все это блестит, мать пугалась.

Тут Ал тихо рассмеялся, видимо, вспоминая какие-то семейные шалости. Я деликатно пил пиво:

— Считаете, Марк был странный?

— Он стал странным после того, как сбежал из дома, — подумав, ответил мистер Чапмен. — Ему было тогда четырнадцать. Неделю его не было, а потом вернулся, и словно подменили парня. Стал таскать крест на голом теле, волос не стриг, дефилировал с Библией подмышкой. Рубашку веревкой стал подвязывать. «Последователь Христа», чтоб его.

— А с людьми как отношения выстраивал? Общительный или дичился? Я читал в нескольких интервью, что контактным был.

— Да ну, контактным, себе на уме скорее. Насчет людей. Чокнутым его считали. Впечатлялся вечно всякими идеями. Бросался из крайности в крайность. Марихуану курил вовсю. Говорил, она ему помогает слышать мир. Правда, бросил, но явно у него что-то с головой стало. Купил себе Сэллинджера и читал постоянно. «Над пропастью во ржи». Таскал ее всюду с собой. Говорил, что похож на этого, на Хилдена? Или Холдена? Холдена, наверно. Это герой главный. Достал со своим идиотским отрывком, где он рисует на поле во ржи тысячи маленьких детей, которые во что-то играют, а взрослый среди них только он. Так написано было в книжке этой. Не знаю, что к нему так пристала именно эта строка. Книга же не о том совсем.