Смертельный холод

– Даже если ты и подхватил заразу, нам ничто не грозит, – сказала Рут. – Вероятность того, что болезнь передастся от Габри к человеку, очень мала.

– Сука.

– Шлюха.

– Так он теперь без присмотра? – спросил Гамаш, раздумывая, не стоит ли ему вернуться в гостиницу.

– Эта ваша агент Николь приехала и зарезервировала себе номер. Даже заплатила за себя – вытащила из кармана такой маленький ролик из скрученных купюр. В общем, она сказала, что присмотрит за ним.

Гамаш понадеялся, что Бовуар не придет в сознание.

Бовуара посетил кошмар. В своем бреду он видел себя в постели с агентом Николь. И тошнота снова стала одолевать его.

– Вот сюда, – донесся до него довольно приятный женский голос.

Корзинка для мусора каким-то образом поднялась и оказалась у самого его рта. В желудке у него ничего не осталось, а потому дело закончилось одним лишь рвотным позывом.

Он снова упал на влажные простыни и испытал какое-то странное чувство: будто ему отерли лицо и рот, а на лоб положили холодную тряпицу.

Жан Ги Бовуар провалился в глубокий сон.

– Я купил десерт. – Габри показал на коробку на столе. – Шоколадный торт.

– Знаешь, у меня такое чувство, что ты начинаешь мне нравиться, – проворчала Рут.

– Вот что значит быть геем. – Он улыбнулся и принялся доставать торт.

– Я приготовлю кофе, – сказала Мирна.

Гамаш очистил тарелки и напустил горячую воду в раковину, чтобы их вымыть. Отмывая тарелки и передавая их Кларе, стоящей с полотенцем в руках, он поглядывал в хваченное инеем окно на огни Трех Сосен и размышлял о фильме. «Лев зимой». Он вспоминал персонажей, сюжет, безжалостную ругань между Алиенорой и Генрихом. Этот фильм рассказывал об искореженных, вывернутых, растраченных впустую любви и власти.

Но почему он был так важен для Си-Си? И был ли он важен для расследования?

– Кофе будет готов через две минуты, – сказала Клара, вешая сырое полотенце на спинку стула.

Комната уже наполнилась запахом свежесваренного кофе и сочного шоколада.

– Вы не покажете мне вашу мастерскую? – обратился Гамаш к Кларе, надеясь, что сумеет пройти на достаточном расстоянии от стола и не поддастся искушению ткнуть в торт пальцем. – Я ведь так и не видел ваших картин.

Они прошли по кухне к широко распахнутой двери в мастерскую Клары. Соседняя дверь в мастерскую Питера была закрыта.

– Чтобы муза не убежала, – объяснила Клара, и Гамаш кивнул с умным видом.

Он прошел в самый центр большой захламленной мастерской Клары и остановился.

В мастерской повсюду лежал брезент, в воздухе витал успокаивающий запах разнообразных красок и полотен. В одном углу стояло старинное потертое кресло, а стопка художественных журналов служила подставкой для грязной кофейной кружки. Гамаш неторопливо повернулся и остановился у одной из стен, на которой висели три изображения.

Он подошел ближе.

– Это Кей Томпсон, – сказал он.

– Молодец. – Клара встала рядом с ним. – А это Матушка. – Она показала на следующую работу. – Эмили я продала некоторое время назад доктору Харрис, но посмотрите сюда. – Она показала на торцевую стену, на которой висело громадное полотно. – Все три вместе.

Гамаш остановился перед картиной, изображавшей трех пожилых женщин, обнимающих друг друга сплетенными руками. Полотно было очень сложным, со слоями фотографий, картин и даже надписями. Эм, женщина посредине, резко откинулась назад и смеялась от всего сердца, а две другие поддерживали ее и тоже смеялись. Картина кричала о душевной близости, запечатленной в этом приватном мгновении из жизни трех женщин. Картина говорила об их дружбе, об их зависимости друг от дружки. Она воспевала любовь и заботу, выходящие за пределы приятных ланчей и подарков на день рождения. Гамаш чувствовал себя так, будто заглянул в душу каждой из них, и вынести все, что было там у всех троих, было почти невозможно.

– Я называю эту картину «Три грации», – сказала Клара.

– Идеально, – прошептал Гамаш.

– Матушка – это Вера, Эм – Надежда, а Кей – Любовь. Мне надоело видеть граций всегда молодыми и прекрасными. Я думаю, что мудрость приходит с возрастом, опытом и болью. И пониманием того, что важно.

– Она уже закончена? Такое ощущение, что есть место еще для одной фигуры.

– Какой у вас внимательный глаз. Она закончена, но в каждой моей работе я пытаюсь оставлять небольшое свободное пространство, что-то вроде трещины.

– Для чего?

– Вы видите, что написано на стене за ними? – Она кивнула в сторону картины.

Гамаш подался вперед, надевая очки, и прочитал вслух:

Звони в колокола, что еще не мертвы,
Забудь свою идеальную жертву.
Нет таких мест, где трещины нет,
Через нее и проникает свет[79]

.

– Прекрасно. Мадам Зардо? – спросил он.

– Нет. Леонард Коэн. Во всех моих работах присутствуют те или иные сосуды. Контейнеры. Иногда это выражается в отрицательном пространстве. Иногда как-то более очевидно. В «Трех грациях» это более очевидно.