Галер бросился к камину, лихорадочно осмотрел полку и увидел только требуемый футляр. Схватил его и сунул в лапы Агате Карловне.
– Вот!
Старуха хищно улыбнулась и вдруг оглушительно каркнула в сторону:
– Луиза! Теперь входи ты!
Галер инстинктивно сделал шаг назад.
– Луиза! Луиза!
Большая дверь со скрипом отворилась. Но в том углу было темно, и поэтому разглядеть сразу, кто вошел, у доктора не получилось. Наконец на свет вышла девушка в простом синем платье.
– Это моя внучка, – сказала баронесса.
– Внучка? – удивился доктор Галер. Девушка казалась совсем не похожей на то существо, которое сидело теперь в кресле, зажав в когтях длинный синий футляр.
Девушка сделала короткий безразличный книксен, даже не посмотрев в сторону Федора Никитича.
Агата Карловна некоторое время безуспешно пыталась открыть футляр. Тогда девушка молча подошла к стене, сняла висевший там один из трех перекрещенных в виде шестиконечной звезды стилетов, отобрала у старухи футляр и легко вскрыла его.
– Спасибо, – холодно поблагодарила баронесса и вынула свернутую в трубочку бумагу. – Вот. Это письмо от императора Александра Первого, разрешающего баронессе де Вейль войти в Обитель для розыска бумаг.
Ветер вдруг сильно ударил в окна, стук дождя усилился.
Старуха кинула письмо на столик.
– Одному из наших удалось получить это разрешение от государя за неделю до его отъезда в Таганрог. И я не уверена, что Александр уже хорошо понимал, что именно он подписал. Но все равно – слишком поздно! Я стара. Мне не пройти лабиринт. Просто не хватит сил. Впрочем, я знала это уже давно. Поэтому завтра вы поедете в Обитель вместе с моей внучкой. Луиза!
Девушка осталась стоять неподвижно.
– Луиза!
– Да, бабушка, – ответила она ровно.
– Я приказала подготовить вам сумку и мешок с провизией и водой. Там немного. Я думаю, за пару дней управитесь.
Она повернулась к доктору. Единственный зрак старухи, казалось, кружился как омут, притягивая к себе грозно и неумолимо.
– Ты найдешь все бумаги и привезешь мне сюда. Тогда получишь деньги, которые я обещала.
Галер с трудом кивнул.
– Теперь идите спать. Утром вас разбудят.
Старуха указала когтем на дверь.
Обитель. Машинный зал
Ротмистр Голиков, а с ним девять оставшихся охранников, по короткой тропе быстро дошли до спуска к речному проходу. Где обнаружили, что решетка открыта.
– Успели сбежать, – зло выдохнул один из стражников.
– Погодь, Шелепа. – Ротмистр поднял с земли сапожный молоток, повертел его в руке, потом посмотрел на сбитый замок. – Снаружи били, не изнутри. Причем не так давно.
– Сообщники? – спросил Шелепа – коренастый мужик из нижегородцев, еще в юности завербованный в охрану прежним командиром.
Голиков пожал плечами.
– Запаливайте лампы.
Раньше рядом со входом был механизм, который заправляли маслом – вливали два ведра. Долго ждали, пока масло дотечет по трубам до светильников машинного зала, а потом было достаточно одного удара кремня о кресало, чтобы подземелье осветилось ровным, пусть и неярким, светом, который горел ровно три часа – достаточно, чтобы обойти все машины, осмотреть и исправить поломки – так было написано в старинных рукописных журналах, доставшихся Голикову. Правда, уже с давних пор эту систему освещения не использовали, а сейчас и вовсе не было времени проверять – работает она или нет.
– Идем кучно, не разбредаться, фонарями светим в разные стороны. Пули зря не тратить. Ясно?
Каждого из охранников ротмистр водил сюда. Но никогда не устраивалось никаких учений – в рукописных журналах на этот счет не было указаний. Да и в голову Голикову не могло прийти, что случится вот этакое – придется ловить каторжан, сбежавших через дырку в полу! До сего дня единственная тревога по охране объявлялась тридцать два года назад, когда Бонапарт вошел в Москву. Тогдашний командир приказал своим людям собрать домашние припасы и сел в осаду. Но обошлось – французы так и не рискнули сунуться за Камер-Коллежский вал. И вот теперь нежданно-негаданно…
Остро захотелось спать, ротмистр с трудом подавил зевок и осмотрел тревожные лица своих людей. Вздохнул:
– Пошли, мужики.
9
Зал Тельца
Лефортово
Они приехали в сумерках и остановили телегу неподалеку от хутора. Барский дом высился на холме – тихий, ни одно окошко не горело. Прохор Кириллыч нюхнул табаку, потом влез на телегу и долго осматривался. На хуторе, где остановился малец из Петербурга, верно, все уже спали, как и в барском доме.
Наконец он повернулся к племянникам.
– Лукашка, остаешься при лошади, – обратился он к меньшому, – телегу разверни и будь готов, если что. Коль будет надо убегать, чтобы без промедления.
Потом слез с телеги и развернул холстинный сверток. В нем оказались кистень со свинцовой гирькой и кривой турецкий кинжал, купленный три года назад у инвалида.
– На! – Он отдал кинжал второму племяннику, Савлу. – На всякий.
– Я с тобой, дядя Прохор? – спросил тощий паренек с прыщавым лицом.
– У двери посторожишь. Если надо будет – позову. Пошли.