Смертельный рейс

Генерал уставился в открытую дверь кабины пилотов. Коган посмотрел туда же и заметил, что на приборной панели мигает какая-то красная лампочка. Дверь захлопнулась. Появилось ощущение, что самолет пошел на снижение. Куда? Коган посмотрел в иллюминатор. Среди разрывов облаков под крылом простирался сплошной зеленый ковер. Тайга, и никакого просвета. И скалистые кряжи выпирают, как гнилые зубы во рту старика. «Вот ведь ассоциации, – усмехнулся невесело Коган. – Когда появляется реальная опасность, то и сравнения возникают соответствующие».

В салоне самолета было шесть пассажиров. Пожалуй, только генерал да еще Коган не показывали своего страха. Грузный военный инженер второго ранга сидел с серым лицом и, не переставая, протирал шею мокрым от пота носовым платком. Рядом с ним техник-лейтенант так вцепился в большой коричневый кожаный портфель с двумя застежками, что, казалось, еще немного, и он разорвет его. Женщина-военврач мужественно пыталась перебороть страх, но на глаза ее то и дело невольно наворачивались слезы отчаяния.

Коган нахмурился и перестал смотреть на пассажиров. Он перевел взгляд в иллюминатор и попытался оценить шансы машины. Скорость, угол, под которым она снижалась, ну и, конечно, степень залесенности. Все эти размышления отвлекали от животного страха смерти, появлялись мысли, что есть шанс уцелеть при падении на лес. Мозг привычно анализировал варианты, пытался спрогнозировать благоприятный исход.

Кроны деревьев приближались, они были уже под самыми крыльями самолета и неслись навстречу с бешеной скоростью. Нет, это только так кажется, что скорость неимоверно большая. Транспортный самолет такой грузоподъемности садится со скоростью никак не выше двухсот или двухсот пятидесяти километров в час.

Коган попытался представить, какие земные механизмы можно разогнать до такой скорости, но не успел. Удар снизу был такой силы, что его бросило вперед. Привязные ремни врезались в грудь, спружинили так, что перехватило дыхание, показалось, что сломалось сразу несколько ребер. Дышать было нечем, но радовало то, что самолет продолжал двигаться вперед. Скорость падала. Или это падал сам самолет? Смотреть в иллюминатор было страшно, но, как гласит народная мудрость, чтобы пересилить страх, надо смотреть туда, где страшно.

Снова удар снизу, под днище самолета, но теперь что-то страшно хрустнуло, с треском отлетело, задев хвост. Машина резко накренилась, потом стала быстро выправляться, и тут со страшным грохотом оторвало правое крыло. Ремни лопнули, и Коган полетел куда-то в темноту, в глубокую угольно-черную пропасть. Он еще успел почувствовать удар головой и страшную боль в руке. Последняя мысль была о том, что руку ему оторвало.

Потом Борис вдруг осознал, что не умер. Нет, у него не появилось никаких религиозных бредней про рай или ад, про «тот свет», где он сейчас мог оказаться со своей бессмертной душой. Коган был убежденным атеистом и о боге не думал даже в минуту смертельной опасности.

Его первые ощущения, первые секунды осознания себя как живого человека были вполне реальными. Значит, не умер, не сгорел заживо. Голоса. Кто-то ходит рядом, и пахнет горелым. Но это запахи авиационного топлива и горелой древесины. Черт, как болит рука! Лишь бы не оторвало, а то говорят, бывают какие-то фантомные боли, когда чувствуешь оторванную конечность. Кажется, что рука или нога чешется или болит, а ее нет. Коган понимал, что надо просто открыть глаза и посмотреть, но ему было страшно.

– Сопляк! – обозвал себя вслух Коган, но голос был настолько слаб, что он не услышал сам себя.

У костра сидели несколько пассажиров самолета. Техник-лейтенант и два летчика рубили толстые ветки и складывали из них что-то типа шалаша, на который набрасывали зеленые еловые лапы и сухую траву. Самолет с обломанными крыльями и большой трещиной в корпусе лежал в русле каменистой реки. Вода журчала, омывая фюзеляж. У самой воды на камнях Коган увидел два завернутых в парашютное полотно тела.

– Тихо, тихо! – К Борису подбежала военврач. – Вам лучше не вставать. У вас открытый перелом. Я забинтовала руку и наложила шину, но может начаться воспаление, если вы потревожите рану.

Коган все же сел, придерживая забинтованную руку. Голова сильно кружилась. Стискивая зубы, чтобы не застонать от боли в руке, он кивнул на тела и коротко спросил:

– Кто?

– Генерал и тот военный инженер, что сидел с вами рядом, – грустно ответила женщина. – Еще у троих переломы, но, я думаю, не опасные. Ссадины и ушибы есть почти у всех. Летчики говорят: чудо, что мы не загорелись.

Один из летчиков, увидев, что Борис пришел в себя, бросил топор и, отряхнув руки, подошел к нему. Военврач молча отошла к костру, оставив мужчин наедине. Коган хотел встать, но голова снова закружилась, и он опустился на лапник, на котором лежал. Летчик присел на корточки, покосился на пассажиров у костра и тихо представился:

– Командир экипажа капитан Иноземцев. Я хотел с вами поговорить, товарищ Коган.

– Я вас слушаю, – ответил Борис, поглаживая раненую руку.