Смертельный треугольник

Утром, приняв душ и сварив себе чашечку кофе по-турецки (кипятить три раза с паузами в несколько минут), который А. Б. Турецкий, между прочим, терпеть не мог, он вышел на балкон и, медленно просыпаясь, обозревал окрестности. Что-то такое ворочалось в голове. Ах да, сон. Ангел со скрипкой… нет, все же не сон. Но что тогда? Хм… Что-нибудь, связанное с делом? Может быть, может быть. Он уже насобирал кучу всякой информации, и она, пока что не отфильтрованная, могла беспокоить подкорку. Или, может, это было связано с делом альпиниста Мохнаткина? Гордееву стало немного неловко. Мохнаткин сказал ему, что уезжает на тренировочные сборы в какие-то горы, куда-то не то на Памир, не то на Кавказ, а тут появилась Яна, и Мохнаткин плавно отошел на второй план. А если уж быть совсем честным, то его делом Гордеев с тех пор и не занимался. Надо будет сегодня же… Однако, вспомнив о Мохнаткине, Гордеев облегчения не почувствовал. Так в чем же было дело? Он поневоле все возвращался ко сну, еще не выветрившемуся из головы, хотя кофе в чашке уже не осталось. Гордеев вернулся на кухню и занялся завтраком. Особенно не мудрствуя, он приготовил омлет с ветчиной и помидорами. Снова вспомнился Турецкий. Что-то такое он вчера… Ах да, «почему ангелы летают — потому что легко к себе относятся». Очень остроумно. И мудро. В общем, вполне в стиле Александра Борисовича, вполне может статься, он сам и сочинил. Или нет, какая разница?

Разница, однако, была, и именно она не давала адвокату покоя. Он позвонил Турецкому. Дома его уже не застал, Турецкий был в машине. Вежливый Гордеев спросил о здоровье и делах.

— Познание бесконечности требует бесконечного времени, — неожиданно отозвался Турецкий. — А потому работай не работай — все едино.

— Это что такое? — удивился Гордеев.

— Восточная мудрость.

— Вот тебе на! У кого из нас депрессия, я что-то не пойму?

— Ладно, не будь занудой, говори, что нужно.

— Саня, насчет ангелов ты сам придумал?

— Каких еще ангелов? — огрызнулся Турецкий.

— Ну вчера говорил, помнишь? Почему они не летают. То есть тьфу ты, наоборот, как раз почему летают!

— Ах это… Не, это я где-то слышал недавно.

— А где? — Гордеев сам не совсем понимал, зачем спрашивает.

— В Ленинграде, наверно, больше негде. То есть в Санкт… ну в Питере, в общем. Я же там был в командировке… сейчас соображу. А, ну конечно. Меня приятельница потащила на одно богемное сборище и еще предупредила, чтобы я там не говорил, что из прокурорских, а я обиделся и сказал, а она…

— Да подожди! Что за сборище-то хоть?

— Понятия не имею. Музыканты, наверно. Поэты какие-нибудь прибабахнутые. Ну ты понимаешь, что за публика.

— Художники?

— Может быть.

— Значит, ты там это слышал?

— Говорю же — да.

— Саня, а это не митьки были? — спросил Гордеев упавшим голосом.

— Какие митьки?.. А, это такие приколисты питерские, да? Ну я же не знаком с ними, не знаю. Кажется, они там упоминались. Пили, во всяком случае, все крепко. По нашему, по-бразильски.

— Не сомневаюсь, — буркнул Гордеев и отключил телефон.

Вернулся к комнату, где висел Шагал, и долго и внимательно разглядывал картину. Взял альбом, который купил накануне, и полистал его. Не помогло. Гордеев понял, что ничего не понимает в искусстве. Когда он думал, что перед ним классик, достоинства картины казались ему очевидными. Теперь, когда он сомневался в том, что картине много лет и она принадлежит кисти знаменитого художника, он начинал видеть в ней сущую ерунду, так как же быть, черт возьми?!

Юрий Петрович позвонил в «Глорию» и попросил своих друзей навести справки о Яне Маевской, в частности, о ее артистической жизни с тех пор, как она оторвалась от родительских корней. Сыщики обещали не затягивать, и вечером следующего дня из «Глории» пришла электронная почта. Это была краткая справка о «неофициальной карьере» Яны Маевской — где бывала, с кем дружила и прочее. Ничего особенно примечательного там не было. Разве что в прошлом году в течение нескольких месяцев она жила в Санкт-Петербурге в мастерской одного художника, который в свою очередь поддерживал дружеские отношения с митьками.

Гордееву было все ясно. Вольно или невольно, но его надули.

У него на стене висел не Шагал. Это был ленинградский художник Шагин, автор того самого афоризма про ангелов. Подпись «Chag» совпадала с начальными буквами фамилии обоих художников. Шагин, едва ли не больше чем художник, был известен своими литературными опытами. И шутку про ангелов Гордеев слышал когда-то, уже порядочно лет назад, очевидно, она не укрепилась в памяти, но какой-то след оставила, потому что, когда ее пересказал Турецкий, в голове у адвоката все же что-то шевельнулось.

Ну ладно. И что теперь делать?