София поглубже вздохнула – и приникла глазом к окуляру, подставив зеркалоскоп разгорающемуся рассвету. Все поле зрения затопил малиновый фон. На мгновение взгляду предстала дивная малиново-белая мозаика, потом все исчезло. Разум наполнился воспоминаниями древнего. София ждала чего-то подобного ее соприкосновению с Авзентинией, погружения в невероятные пейзажи былого… Здесь картина открылась совершенно иная. Воспоминания, заключенные в гранатах, оказались недавними, вполне узнаваемыми, едва ли не знакомыми. Все они были вариациями одного и того же кошмара, повторяя его с жутким и изобретательным разнообразием. Всюду присутствовали люди. Древний чувствовал то же, что и они. Только сейчас София как следует поняла, что древний не только видел и вслушивался, но и чувствовал вместе с людьми. Болезненные удары сердца отдавались в самом существе древнего, словно крики в пещере, разносящиеся эхом по дальним углам. Оттого что он присутствовал сразу повсюду, горе и радость лишь усиливались тысячекратно. Оставалось непонятно не то, как древний успевал все сразу усвоить, – хотелось спросить, каким образом он умудрялся отодвинуть от себя хотя бы самую малость. Отраженные страдания врача, вынужденного перевязывать рану за раной. Слепящее горе матери на похоронах сына. Пугающую неизвестность: отец ушел воевать, вернется ли? Ожидание голода, грядущего вслед за истребительным пожаром. Чувство тщеты при звуке боевых кличей. Пустота в груди при виде разоренного города. Отчаянное желание поквитаться с жизнью, покинуть мир, загубивший все, что было любимо.
Сколько всего! Сколько горя и безнадежности…
София уронила зеркалоскоп на колени. Руки у нее дрожали. Она не знала, долго ли смотрела в прибор. Каждое мгновение было целой жизнью, состоявшей из боли.
– Не сработало? – спросил Тео. Потом заметил выражение ее лица. – Что там? Что случилось?
София не могла говорить. Она крепко зажмурилась, пытаясь забыть только что увиденное. Это оказалось невозможно. Перед глазами плыла кровавая краснота, слух полнился криками, в груди будто что-то разорвалось, и рана одновременно казалась болезненно свежей и мучительно старой. Софии стало трудно дышать.
Когда она открыла глаза, Тео и Казанова смотрели на нее, недоумевающие и обеспокоенные.
– Древний помнит вóйны, – неверным голосом выговорила она. – Все сразу, прошлые и будущие. Они никогда не кончаются!
36
Семеро свидетелей
17 августа 1892 года, 10 часов 11 минут
В особых случаях уроженцам других эпох может быть предоставлен особый индосамент: кратковременное разрешение на пересечение границы Нового Запада и въезд в страну. Для этого приглашающая сторона должна обратиться непосредственно к министру сношений с сопредельными эпохами, который и предоставит индосамент, рассматривая каждый случай по отдельности. Он же обосновывает свои решения в конце каждой парламентской сессии. Следует отметить, что разрешение не может быть выдано в коммерческих целях, но лишь в исключительных обстоятельствах, имеющих дипломатическое значение: например, при визите иностранного правительственного чиновника с целью заключения договора.
Шадрак постучал в дверь внутреннего кабинета Бродгёрдла, непосредственно примыкавшего к военной комнате.
– Входите, Кассандра! – послышался ответ. – Не заперто, как и всегда!
Последние слова прозвучали отчасти недовольно.
Шадрак открыл дверь и подождал, чтобы сидевший за столом оторвал взгляд от аккуратной стопки бумаг.
– Что еще? – не поднимая головы, спросил премьер.
– Здесь кое-кто видеть вас хочет, – сказал Шадрак.
Звук его голоса заставил Бродгёрдла наконец посмотреть на дверь. Премьер не сумел скрыть удивление.
– Что вы здесь делаете? – спросил он с едкой полуулыбкой. – Я думал, вы уже к Нохтланду подъезжаете!
– По зрелом размышлении я обнаружил, что полезней будет остаться.
– Великолепно! – Бродгёрдл потер руки, улыбка стала шире. – От хорошей драки я никогда не отказывался.
– Наслышан, – сказал Шадрак.
Затем повернулся и покинул кабинет, направляясь в военную комнату.
– О чем это вы? – окликнул сзади Бродгёрдл.
– Идемте со мной, сами увидите.