Смертельный туман

– Это почему без меня не найти? – спросил Тео. – Что я за особенный?

Горькослад с Дымкой переглянулись.

– У тебя ведь Знак железа, верно? – спросил Горькослад.

Тео показал руку:

– Верно.

– А как ты думаешь, зачем он тебе?

– Зачем?.. – удивленно повторил Тео.

Нош снова вздохнул. Прозвучало невероятно похоже на смех.

– Ну тебя, Нош. Недобрый ты, – попенял Горькослад, но сам спрятал улыбку. – В Пустошах далеко не все знают, каков смысл этого Знака…

Тео спросил возмущенно:

– Что сказал Нош?

Горькослад помедлил.

– Нош находит забавным, что ты не умеешь пользоваться Знаком, – объяснил он, явно «отредактировав» замечание лося.

– Твой Знак вроде компаса, Тео, – сказала Дымка, трогая его покрытую шрамами руку. – У нас в Оукринге люди со Знаком железа пользуются им, чтобы дорогу отыскивать. Вот в чем его смысл.

Тео сперва не хотел верить, потом разозлился, однако спустя некоторое время пришел в восторг. Досадуя, что прожил почти семнадцать лет, даже не догадываясь о могуществе своего Знака, он решил больше не терять времени. Куда только подевались слабость и вялость, вызванные трудным выздоровлением! Он твердил о том, как опасно тратить время впустую, пока Дымка не взяла его на прогулку по Оукрингу.

В точности как и рассказывал им Лишайник, здесь обитали люди обоих Знаков: и лозы, и железа. Сара Дымка Лонгфелло, будучи городской лекаркой, знала всех. Она и решила, что им следовало посоветоваться с человеком по имени Эверетт, прославленным следопытом. Пусть научит Тео пользоваться рукой!

Тео едва мог сдержать нетерпение. Когда с Дымкой и Казановой они отправились в городок, юноша, казалось, успел начисто позабыть про раненое плечо.

Горькослад и София остались у домика.

– Нам с тобой своя работа предстоит, – сказал Горькослад, садясь вместе с девочкой за кухонный стол. – Тот древесный спил у тебя с собой?

София вынула его из сумки, положила на стол:

– Вот он.

– Тебе удавалось прочесть его наяву?

– Нет пока.

– Попробуй еще. Откроешь для себя новое направление! – И коснулся деревянного кружка. – Вчера вечером я его просмотрел… Увидел кое-что интересное. Это дерево всех трех сестер помнило!

У Софии округлились глаза.

– Правда, что ли?

– Так воспользуйся преимуществом, взгляни на них прежде, чем к Жуткому морю идти.

София задумалась.

– А ты чем займешься, пока мы ходить будем? Здесь останешься, с Дымкой?

Вещий покачал головой:

– Благодаря карте твоего дяди я вроде бы вычислил, где следующий раз появится Дурман… И хочу заблаговременно приехать туда. – Он поднялся. – Я уеду сегодня, попозже. Мне нужно с Ношем все обсудить… А тебе – удачи в чтении карты! – И Горькослад улыбнулся. – Я еще зайду попрощаться.

Оставшись одна, София занялась сосновым кружком, лежавшим перед ней на столе. Много раз она пыталась прочесть его бодрствуя, но карта молчала. «Может, хоть сейчас что-то изменится, – гоня чувство безнадежности, сказала себе девочка. – Теперь, когда я увидела рощу и поняла, что это значит: не видеть – воспринимать…»

Кончиками пальцев она тронула поверхность спила. Закрыла глаза, сосредоточилась на строении сосны… Ничего нового не произошло. София попыталась выпасть из времени, чтобы мгновение растянулось, заключило ее в свой кокон. Ее рука потяжелела, потом, напротив, утратила вес. Срез дерева был гладким и чуть тепловатым, но не потому, что нагрелся, дело в другом…

София не стала углубляться в наблюдения, вдруг поняв: произошло нечто важное. Тепло не было теплом – а дерево перестало быть деревом. Пальцы как будто более не касались твердой поверхности. София не понимала, каким образом (и крепко-накрепко воспрещала себе задаваться этим вопросом), но ее пальцы касались непосредственно воспоминаний. Она чувствовала их кожей, невесомые, как тонкие волоконца. Они-то, воспоминания, и производили тепло.

Память дерева раскинулась перед ней. Она наблюдала события в точности как на рукотворной карте памяти. Снегопады, весенние рассветы, летние грозы, осенние вечера… и опять снегопады. Люди появлялись и исчезали. Девочка влезала на дерево и смеялась, устроившись на ветвях. На обнаженные корни присаживался отдохнуть старик, он очень устал, и ноги у него болели… Вороватый парнишка рыл и рыл землю, сбрасывал в яму мешок, закидывал землей… Выл ветер. Росла и убывала луна.

Потом возникли три женщины средних лет. Они рядком сидели на земле, глядя на городок; это был другой поселок, не Оукринг. София видела только их спины. По горизонту стелились яркие краски заката, в воздухе пахло клевером. Одна женщина накрыла рукой светлячка, и София тотчас вспомнила: «Три сестры!»

«Не бери в голову, Бораго», – сказала другая женщина той, что держала светлячка.

«А почему нет? – легко ответила та. Негромкий голос был богат оттенками, мелодичен, приятен. – Это же так и есть. Мы видим, как обретают плоть мысли. Можем призвать ветер или дождь. И древние нас любят… Под нашим водительством они придают облик будущему. И уже не скажешь, будто мы уподобились Судьбам, сестрицы. Мы и есть три Судьбы!»

30 Четыре заложника