Смертельный звонок [cборник]

И вот наконец, когда все собрались во дворе, начали наполнять кружки-стаканы и что у кого было из посуды, а когда пробило двенадцать, грянуло так, что чуть не снесло казарме крышу. Потом по всему периметру разразилась настоящая канонада. В печке под казаном тоже хлопнуло от души так, что даже повидавший виды советский чугун дал трещину. Кувырнулся казан, вылилось и вспыхнуло раскаленное масло. Грохот взрывов, казалось, заглушил все петарды в округе — и по эту, и по ту сторону канала. Вопли, визги, по всему поселку завывали машины.

И посреди всего этого, как адский Дед Мороз, сиял-улыбался Алеша, крайне довольный.

По-хорошему светило ему от пяти до восьми лет. Сердобольная общественность — и в особенности старик Маркович, ощущавший за него ответственность, — скинулись на дельного адвоката. В итоге всего-навсего отвалялся в местной психиатричке и сделал соседям ремонт — снова тихий, спокойный, ничем не примечательный, обычный маньяк.

…Почему он не сам пошел на почту, а попросил Андрея Марковича занести «кое-что»? Все просто: краеведу было по пути, он как раз хотел освоить закрытый песчаный карьер неподалеку от почты, так почему бы и нет. К тому же Маркович, особенно в последнее время, наведывался нередко. Понятно, что старикан не просто так заходил, контролировал подопечного, но и чаи гоняли, беседовали исключительно на отвлеченные темы.

Пиликнул телефон — деньги от покупателя пришли. И Маркович пиликнул, дошел то есть, все спокойно. Только почему-то в этот вечер в висках стучало особенно сильно, так что Алеша не сразу понял, что это ему в дверь стучат.

— Лёля, ты дома? — придушенно сказал кто-то. Чужой так называть не станет, он и открыл.

Глава 20

— Ваша фамилия, имя, отчество.

— Спиридонов Алексей Михайлович.

— Год, число, месяц рождения.

— Двадцать восьмое марта, семьдесят девятый.

— Вам известно, за что вы задержаны?

— Нет.

Так начался странноватый допрос, который длился уже около часу. Поскольку допрос вел не он, то было время присмотреться, оценить ситуацию.

Теперь Гуров знал — от краеведа Марковича, — что и этот Алеша из копателей, что его стараниями установлено не менее десяти имен защитников Москвы, считавшихся пропавшими без вести. Видел характеристики с места жительства — крайне положительный, бесконфликтный.

И все-таки, вглядываясь в этого человека — уже не мальчика, приятного, развитого, чисто одетого и выбритого, — Лев Иванович не мог избавиться от холодящего ощущения, что видит перед собой портал в инфернальный потусторонний мир. Врата ада. Он уже знал, что этот милый, чистенький парень, с лицом открытым и несколько постным — тип, обожаемый особами, склонными к экзальтации, уверенными в своей способности зрить в корень, «видеть душу» и так далее — обвинялся в злостном хулиганстве с применением взрывчатых веществ. По счастливой случайности никто не пострадал, и вещества сами оказались безобидными сертифицированным фейерверками — расположенными, правда, с редким умением, так, чтобы добиться максимальной концентрации ударных и звуковых волн.

— Да не может он быть Лёлей. Он же ненормальный, — точно прочитав мысли друга, вполголоса заметил Станислав, — посмотри на него.

В этот момент Алеша в очередной раз, без тени негодования или нетерпения, объяснял, что да, попросил своего знакомого отнести в абонентский ящик на почту немного, «что бы рыбу глушить». Разумеется, он знал, что по почте нельзя взрывчатку отправлять, так он не отправлял. Конечно, слышал о том, что рыбу глушить — дело незаконное, так он и ничего не делал. Ничегошеньки он плохого не совершил.

Недостаточно опытный следак начал закипать. Понять его можно: что ж, тщательно подготовленная и в целом удавшаяся операция результатов не дала, а свалят на него? При этом далеко не все мероприятия отличались безукоризненным оформлением — что, если эта вот благостная физиономия задумает встать в позу, потребовать адвоката? Ведь к этому-то и шло: ишь как хлопает белесыми ресничками, ручки скованные к сердцу прижимает — вот-вот заведет шарманку: ни в чем не повинен я, начальнички, чего вяжетесь к честному обывателю, и без того обиженному Богом и людьми?

— Бесполезно это все, — угрюмо заметил Крячко, — диагноз у него, Лева, подтвержденный. Принудительное лечение максимум.

Гуров решился:

— Ну тогда вот что. Я начну, а ты погоди, может, и не надо будет вмешиваться. Галстук-то при себе?

— А то, я без него никуда. С Богом, я на связи. Вовремя вступлю, не переживай.

…Собой Алеша был доволен. Ишь ты, борзый следачок попался. Но и не таким мозги пудрили. От его рассказов матерые психиатры плакали, как дети.

Помучайся еще, глупенький, а там видно будет.

Не то чтобы Алеша разбирался в юридических хитросплетениях, ему это и не надо было. Скорее, имел он в своей душонке святую, на опыте основанную уверенность в том, что, чтобы ни случилось, убогого-то пожалеют. Такова древняя русская традиция, так всегда было и будет, на том и стоим.