Смерти.net

Оказалось, что наш общий приятель познакомил С. и А. совсем недавно – в связи с тем что А. решил переиздать книжку-брошюру про нейрозомби с дополнениями, обнаружив, что с ними не все так просто. После того как мы похитили дубликаты живых людей, количество нейрозомби критически возросло – обычно для возникновения нейрозомби необходимо, чтобы его помнили как минимум три-четыре дубликата. В случае с С. и вовсе требовалась некая критическая масса – его многочисленных экс-подружек, сохранивших воспоминания о первой любви или цветущей юности, было недостаточно. Мамы и брата тоже было недостаточно. Даже нашего общего приятеля было недостаточно. Но после похищения дубликатов в этот парад памяти смертной вклинился ведущий, решающий транспарант, внезапно возглавивший то, что из столпотворения стало стройной колонной. Кто именно – не так уж и важно, уточнил наш общий приятель.

При жизни (почему всякий раз, когда я это пишу или произношу, мне на голову словно кладут холодный и обвиняющий круглый камень?) наш приятель был близким другом С. – очень давно, задолго до того, как сознание научились копировать. Возможно, С. был ровесником твоей дочери – если ты все еще веришь, что я обращаюсь именно к тебе. С. действительно регулярно играл в «Интервенции», первом баре нашего приятеля, неизменно вызывая у него восторг и восхищение – как, впрочем, и у всех вплоть до своих сияющих двадцати восьми. Наш общий приятель-дубликат (инфаркт в шестьдесят четыре, практически песня, понадобился ли он кому-нибудь, накормил ли его кто-либо) встретил С. с месяц назад на одном из фестивалей (мы тут часто организовываем фестивали – и да, концерт дубликата сильно отличается от концерта памяти – согласись, в этом контексте выражение «концерт памяти такого-то» звучит совсем не так торжественно, как нам всем хотелось бы) – потерянного, рассерженного и депрессивного. Таким наш общий приятель и запомнил С. в последние месяцы его жизни. Потерянным, рассерженным, депрессивным. И вечно двадцативосьмилетним. Обманувшим кризис двадцати семи самым идиотским образом.

Довольно быстро все раскрылось – наш приятель не имел никаких иллюзий насчет того, каким именно образом его друг детства, погибший в темные времена между собакой фейсбука и волком инстаграма, вдруг оказался невредимым и новеньким там, где могут существовать либо точные копии, либо размытая, рассерженная память.

К тому же у новенького С. обнаружилась целая толпа родственников – у всех нейрозомби обычно такая ситуация: эти ребята, как беда, редко приходят одни. Он жил у пожилого брата – и страшно сердился из-за того, что брат стал седой, старый, скучный. Он был раздосадован тем, что его экс-подруги, на которых он, как назло, постоянно натыкался в городе («Преследуют они меня, что ли?» – шипел он), были катастрофически старше его и при этом абсолютно узнаваемы (поскольку экс-подруги помнили, что С. должен их узнавать, он их узнавал – у него не было выбора, потому что он сам был чужой выбор и собственное отсутствие в этом триумфальном параде десятков чужих выборов того, как правильно помнить ужасно ушедшего, преждевременно оторванного, навсегда молодого). Они бросались ему на шею с удушливой сентиментальностью, прекрасно осознавая свою удушливость – отчего и сам С. ощущал себя так, будто обвешан жилистыми тропическими змеями. Он часто жаловался на это нашему общему приятелю – потому что наш общий приятель отлично помнил, что С. был с ним откровенен и искренен. Наш общий приятель сразу понял, что С. – это всего лишь сентиментальное коллективное воспоминание не самых молодых людей, которые все эти годы тайно тосковали по своим аналоговым мертвецам доцифровой эпохи – тем, кто превратился в землю и траву, сгорел в каменной трубе, лежал вдоль русла реки, пока не стал водой, сиял мягким неоном под мостом, пока не стал разреженным темным облаком газа.

На вопросы о том, как именно он умер, С. отвечал разное (что противоречило брошюре-определителю про нейрозомби – те могли расписать свою смерть по секундочкам, узорчато выложив из нее конструктор). Но в реальности он погиб как-то слишком трагически и несправедливо, чтобы все четко понимали, как и почему это произошло. Поэтому и он помнил это не очень хорошо и для разных собеседников выбирал разные истории – скажем, для меня выбрал историю про машину, пусть отсутствие и не способно выбирать. Но когда ты – муравейник чужих выборов, выбора у тебя нет (повтор, я снова говорю повторами). Ты – это фильм, снятый по чужим воспоминаниям: возможно, хороший и качественный фильм, но правды в нем нет и быть не может.