Смерти.net

– Если С. напишет новую песню – а он пишет, между прочим! – ее никто не сможет услышать, – восхищенно продолжил приятель. – Ты сможешь. Я смогу. Но люди в реальном мире – нет. Даже если нас подключат обратно. Даже если мы снова все сломаем и захотим транслировать какую угодно чушь – с песнями С. это не получится. Белый шум, пустота, отсутствие. В этом есть какая-то эксклюзивность! На это все можно смотреть иначе, не отгораживаться от них, ведь они – наша собственная память. Фактически мы сумели оживить собственные воспоминания, понимаешь? У нас теперь есть преимущество перед живыми – мы видим то, к чему у них нет и не должно быть никакого доступа!

Я злобно посмотрела на А. Он совсем не изменился. Я не понимаю, почему подумала о том, изменился ли он, – мы не меняемся. Конечно же, А. подружился с С., ведь до этого у него был глубокий, продуктивный опыт общения с чужими воспоминаниями, мстительно подумала я. Почему он решил встретиться со мной именно сегодня, именно в этот день? Не хотел общаться наедине? Хотел что-то объяснить?

– Я вас оставлю, – вдруг сказал наш приятель. – Там С. третий сет играет. Возвращайтесь быстрее, ну. Вдруг там новая песня? Прикиньте, какой эксклюзив! Несуществующее порождает новое!

Я взяла А. за рукав и подергала.

– Сколько котят? – спросил А. Раньше он тоже так спрашивал.

– Я знаю, что ты сейчас скажешь, – выпалила я фразу, которую репетировала уже больше месяца на случай, если где-то случайно столкнусь с А. – Что моя тоска и переживания на твой счет связаны с тем, что при жизни я была привязчивая и липкая, неприятная и тревожная и сходила с ума всегда, как только со мной решали прервать общение, – и лишь поэтому мне так плохо и вся моя боль – это лишь я сама, а не пульсирующая катастрофа нашей любви, но. Но.

– Милая, я давно сотрудничаю с Комитетом восстания мертвых, – мягко сказал А., делая шаг назад. – Я в курсе, что ты разыскиваешь котиков. Ктков. И мучаешься навязчивой идеей, что их можно обменять на билетик в реальный мир. Как будто мы ярмарочные цыгане. И храним для тебя краденую лошадь в стойле из хрусталя. Ты на нее сядешь и поедешь, словно внутри собаки, в дивный красивый мир, и рухнут стены тюрем, и твой обожаемый муж выйдет тебе навстречу из развалин, прекрасный, как революция, и расскажет, почему он тебя убил. Но нет. Все работает не так, и все будет работать не так.

Нечеловеческим усилием всего, что могло бы быть волей, если бы хоть что-нибудь здесь могло быть волей, я приостановила еще одного котенка, который почти распустился пунцовым гиацинтом у меня в носу. У меня снова затряслись руки – предательская память о том, как при жизни у меня тряслись руки, когда. Когда что?

– Убери, бля. – А. разозлился, увидев, что я пытаюсь достать из сумочки флакон от контактных линз, заполненный слезами моей прекрасной революции, которая ничего не расскажет. – Я сейчас объясню, почему оно не работает.

Все время, пока он говорил, я тихо промакивала глаза салфеткой, ощущая, как ненастоящие слезы смешиваются с настоящими.

А. сказал, что в Комитете уже давно серьезно занимаются объективными вещами. Вещи и нейрозомби – отчасти схожей природы, но не до конца: вещи все-таки не возникают из нашей памяти о вещах (пусть часто и являются реальными предметами из наших воспоминаний), а вот нейрозомби возникают именно оттуда. На уровне кода нейрозомби, как и предполагалось, – просто перекрещивающийся контекст и коллективная память; что-то вроде домов, улиц, городов и самолетов, хаотичные области знания и воспоминания, связанные друг с другом. Такая контекстуальная связь – это своего рода новый нейрон нашего мира. Наш контекст, наше цифровое поле постепенно обрастает этой нейронной дополненностью. Усиленная миелинизация и аугментация контекста – то самое создание нового, которое казалось невозможным. Нейрозомби – это фрагменты контекста, которые ведут себя так, словно наделены сознанием – точнее, полнейшей его имитацией. Откуда конкретно берется это сознание или его имитация – не очень понятно. Возможно, из нашего коллективного понимания о том, что такое сознание.

– Получается, мы способны создавать сознание, понимаешь! – повторял А., глядя на меня с улыбочкой. От этой его улыбочки меня тошнило. Мы не виделись целую вечность, откуда эта улыбочка, мать твою. – И это именно сознание! Ведь даже если нейрозомби не имеет сознания, он уверен, что оно у него есть, – поэтому нет разницы, есть оно или нет!

С объективными вещами все тоже оказалось не так просто. Изучая объективные вещи, Комитет пришел к выводу, что все они имеют точные аналоги в реальном мире, настоящем или прошлом, – точнее, этими аналогами и являются, существуя одновременно в двух реальностях – физической и цифровой, но при этом представляют собой одну и ту же вещь.