Смерти.net

От меня требовалось подробно записать все, что я помню о том, как это – быть собакой, а потом, предпочтительно не обращаясь к полученным записям, выступить с историей, основанной не столько на моей памяти о пребывании собакой (это важно), сколько на памяти о сделанных мною записях (это тоже важно). Мне объяснили: исследоваться будет не только мой опыт, но и речь о данном опыте. И текст в таком случае важнее опыта, потому что, вероятно, содержит в себе нечто большее, чем опыт (что именно – это будут пытаться обнаружить).

В реальном мире любая конференция – это обмен уже сформулированными, постулизированными знаниями. Наш маленький симпозиум был не только обменом контентом, а и наращиванием его: все созданное и озвученное обогащало наш нейрохонтологический контекст тем, что обычным людям и не снилось. Отключив нас от себя, а себя – от нас, они лишились шанса узнать, что же скреблось по ночам из посудомойки Глаши (щеточки скреблись, да, – но и кое-что еще, помимо щеточек, это сын твой мрачно скребся щетиной о блюдо для шарлотки), играло с автозаменой текста во время вечерней переписки с боссом об отсутствующих деталях (и доигралось, и уволили – оказалось, что ты и был отсутствующей деталью, поздравляю), и выло из прилагающегося к икеевскому дивану кота комфорта, изначально приспособленного лишь для комфорта, а не для воя – вой не был предусмотрен в конфигурации и функциональности кота комфорта, поэтому кот выл всеми формами комфорта, комфорт и стал воем, и никто об этом не знал, но кот знал. И что-то еще знало, помимо кота.

Участвовали не только ученые, специалисты и здешние исследователи – такие как Лина, которая в прошлом была терапевтом, потом AI-инженером, а в качестве дубликата стала заниматься связью, пытаясь снова наладить контакт между нами и всем остальным, – но и обычные люди вроде меня. Потому что мы – я вынуждена повторить – создавали информацию, а не озвучивали ее. Ничего иного, кроме как создавать, мы не могли – мы даже погуглить не могли, поэтому для того, чтобы найти что-то, приходилось переизобрести поиск.

Интересно, что мы не сразу поняли, что нас отключили целиком. Некоторое время – около месяца – мы были отключены только в одну сторону. Мы могли потреблять информацию реального мира, но ничего не получалось с ней сделать – разве что осмыслить. Поначалу наши безутешные, страдающие близкие оставляли нам в Сети послания, вешали прямо на наши стены, потолки и мосты огромные трогательные письма – но поскольку решение отключить нас, безусловно, было политическим, все эти письма тоже были политическими, всюду проглядывало бесстыдное «свободу мертвецам», и все нещадно удалялось, штрафовалось, вычищалось вместе с нашими страницами. Потом родные стали конспирироваться – в даркнете начали плодиться сайты с такими посланиями. И не обычными потоковыми «как теперь наши дела», но полными обиды, возмущения, призывов выйти на площади. И лишь на задворках частокола лозунгов мирно паслись тихие овечки «бабушка здорова», «привет от дяди Володи», «Котенька пошла во второй класс, но продолжает считать, что это первый, не умеет прочувствовать магию перехода» и «не хотели тебе говорить, но Бантик умер месяц назад, он же был совсем старенький».

Первый день конференции посвятили именно этой односторонней коммуникации и способам, которыми наши живые родственники пытались обмануть систему. Появилось несколько баз мертвых в даркнете – закрыть их было непросто; хостинг постоянно обновлялся, банк мертвых тоже обновлялся, но стоило лишь погуглить свое имя с некоторыми знаками-маркерами своей мертвости, умершести, завершенности (многим казалось, что достаточно даже просто помыслить) – и разверзались бездны. К сожалению, через поиск по нелегальным базам односторонней переписки с мертвыми получалось найти только письма для себя – не для других – но все равно это какое-то время помогало. Правда, мы не уверены точно, кому именно: нам или им – тем, от кого нас так жестоко отрезали, превратив в тихих внимательных призраков, ловящих каждое слово. Ты не можешь представить, каково это – писать письмо умершему родному человеку, точно зная, что он, будучи там, его прочитает, но не сможет ответить: точное знание, что ответа не будет, лишает адресата мысленной легитимности, и всегда кажется, что письмо идет в никуда. Потому что все, что структурно, эмоционально и физически похоже на письмо в никуда, вероятно, и есть письмо в никуда – мысленный эксперимент вроде философского зомби: если между письмом, прочитанным любимым мертвым, и письмом, так и не прочитанным, нет никакой разницы – ответа-то нет, – то и между чтением и не-чтением письма тоже нет разницы, и это страшнее всего.