Читаем Смерти смотрели в лицо полностью

Смерти смотрели в лицо

— М-да,— прогудел Эйхман и вдруг подмигнул Paзгуляевой.— Бог не выдаст, свинья не съест. Я сейчас.

— Плохо,— сказал он, возвращаясь.— Переводчик заехал с бургомистром. А без него оформить справку на немецком языке невозможно. Подождем.

Но переводчик не явился до закрытия управы. Разгуляева вышла на улицу, взглянула на часы. На Прохоровку до комендантского часа не добраться. «А почему бы не пойти к Вибе? — подумала она.— До Маршинской недалеко».

По глазам Вибе нельзя было понять, рад ли он гостья

— Заходите, заходите, Валентина Михайловна, - сказал Абрам Яковлевич, открывая перед ней дверь столовую.

Комната обставлена не шикарно, однако со вкусом. На пианино, подставках под цветами и посередине круг лого стола лежат вязаные и вышитые салфетки. Глядя на них, Валентина Михайловна подумала о жене Вибе и опросила:

— Что же вы не знакомите меня с супругой?

— Она уехала. Но вы располагайтесь, как дома. Эта комната для гостей.— Он отдернул тяжелую бархатную портьеру, висевшую рядом с пианино.

— У вас уютно. Чувствуется рука хозяйки.

— Моя жена любит возиться по дому. А какие вкусные вещи готовит из теста! Немецкая кухня. Сейчас угощу. Одну минутку поскучайте. Хотя... Вы читаете местную газету?

— Как-то не попадалась на глаза.

— А у меня подшивка,— сказал Вибе и положил перед гостьей стопку газет.— Пожалуйста.

Разгуляева с неприязнью подумала: «Нужны они мне. Нес бы скорее поесть». Нехотя стала перелистывать небольшие страницы. На одной из них бросилось в глаза жирное слово «расстреляны». Она прочла: «Объявление. Следующие лица провинились тем, что благоприятствовали и содействовали бегству военнопленных, и были поэтому 15 января 1942 года расстреляны: Баранникова Клавдия, 23 лет, последнее место жительства — Рутченково. Кострыкина Капитолина, 22 лет, последнее место жительства — Рутченково. Носкова Марта, 29 лет, последнее место жительства — Сталино».

— Носкова... Марта,— прошептала Разгуляева, а про себя подумала: «Допрыгалась. Нет, я дурой не буду... Вот какая сила двинула. Никто ее не одолеет. А я устроюсь и при новой власти».

Она снова склонилась над газетой и прочла дальше: «Полончук Зина, 23 лет, последнее место жительства — Рутченково. Васильева Шура, 21 год, последнее место жительства — Рутченково. Население этим в последний раз предостерегается от действий, как в вышеуказанном случае, влекущих за собой наказание. Кто провинится подобными действиями — будет расстрелян. 16 января 1942 года. Полевой комендант».

Разгуляева и Носкова до войны встречались на городских совещаниях. Марта учительствовала, а Валентина заведовала детским садом. Объединяло их общее дело — воспитание детей. «Какое там воспитание чужих детей, если своим ладу не дашь. А ты еще, Марта, распиналась: нужно, товарищи, вкладывать всю душу в наше будущее... Дура! Вон оно — твое будущее. А товарищей и след простыл. Ты лежишь с пулей в сердце. Что ж, каждый устраивается, как может».

Ее мысли прервал голос Вибе:

— Вот мы и поужинаем.

— А руки у вас есть где помыть?

— Конечно, конечно. По коридору, направо.

Разгуляева появилась в столовой минут через десять.

К немалому и приятному удивлению она увидела у пианино Эйхмана. Две бутылки вина с узкими горлышками красовались на столе.

— Вижу, не ожидали,— заговорил Эйхман.— Вашу ручку, мадам, так сказать, в неофициальной обстановке. Признайтесь — не ожидали?

— Как сказать,— ответила Разгуляева, прищурил глаза.

Вскоре Вибе исчез. Разогретая вином и близостью сильного, пышущего здоровьем мужчины, она не сразу заметила отсутствие Вибе.

— А где же наш чудесный хозяин? — спросила Валентина Михайловна и крикнула: — Абрам Яковлевич!

— Напрасно,— отозвался, усмехаясь, Эйхман.— Его и след простыл. На допрос вызвали... Бр-р-р. Не хотел бы я сейчас там быть,— сказал он и по-бычьи покрутил головой.— А ты хотела бы, люба? — зашептал он на yxо Разгуляевой, ловя мочку губами.

— Ты мне нравишься,— полупьяным шепотом ответила она.

Он дернул ее за руку и потащил за тяжелую бархатную портьеру... Они переговаривались вполголоса. За окном завывал январский ветер. Временами, хлопал оторваный кусок кровельного железа. Разгуляева и Эйхман лежали в комнате, окно которой смотрело в окна следственных комнат СД. В них горел свет. Душераздирающие крики вырывались в темную, продуваемую морозным ветром ночь. А здесь мужской голос глухо шептал:

— Почему ты была в гестапо?

— Хочу уничтожить жидовку-аптекаршу,—отвечал женский.— Подала на нее заявление.

— Правильно...

— Ее уже два раза вызывали. Выкручивается, стерва. Но я ее доконаю.

— А ты — что надо!

— Помоги перебраться с Прохоровки в город.

— Хорошо, что-нибудь придумаю.

Над улицами и домами бушевал ветер. Стонал и завывал человечьими голосами...