Смерти смотрели в лицо

Сестра пришла к Дому госучреждений часов в двенадцать. Соня ждала ее на улице. Забрала половину коврижек и куда-то исчезла. Вскоре снова появилась и сказала Саше:

— Ты продавай свои, а я свои.

На другой день Соня снова ходила в толпе и продавала пышки. В отличие от сестриных, они были завернуты в чистую бумагу, под которой лежала листовка. Она рассказывала о том, что немцы обманывают молодежь, что Германия — это каторга, откуда не возвращается. Ехать на работу к фашистам, значит, помогать им Убивать своих отцов и братьев, сражающихся на фронте.

Четыре дня Иванова на виду у немцев и полицаев раздавала листовки. К счастью, они попадали в надежные руки. Как-то на Девятой линии, когда Соня возвращала с работы домой, ее окликнули. Она обернулась и увидеда незнакомую молодую пару.

— Вы меня не узнаете? — спросил парень с белым бровями, в надвинутой на лоб шапке.— Я у вас лепешку покупал.

— Не знаю, о чем ты? — проговорила Иванова.

— Да вы не бойтесь,— вступила в разговор девушка.— Федя — мой брат, а я — Наташа. Мы хотели ехать в Германию... Спасибо вам.— Она поспешно расстегнул; пальто и вытащила из-за кофточки знакомый листок: Спасибо вам за него. Глаза дурням раскрыли.

У войны свои законы, они заставляют человека совершать поступки, на которые тот никогда бы не решился в иных условиях. Война приучает мириться с трудностями, делает обыденной смертельную опасность. Солдат на передовой только первые дни думает о том, что ходит рядом со смертью, а потом привыкает. То же самое произошло с Ивановой. Она катала на ротаторе короткие призывы, написанные от руки Богоявленской, и скупые сведения с фронта, принесенные Чибисовым.

— Я могу делать в три раза больше,— как-то сказала она.

— Не нужно,— посоветовал Леонид.— Мы пока с трудом распространяем эти. Нас еще мало.

Призывы и листовки появлялись в городе регулярно. Вербоноль возил их в села, когда отправлялся на менку со старшим братом и племянником Борисом. Немцы брехали, что советская столица взята, что пал Ленинград, а Красная Армия разбита. Но по донецкой земле шла правда и говорила о разгроме врага под Москвой, об освобождении Ростова, Калинина, Волхова. Правда согревала сердца людей и страшила оккупантов. Они.; сами признавались в этом. Полевая комендатура объявляла в «Донецком вестнике»: «Враждебно настроенные в отношении народа и немцев элементы распространяют сознательно слухи для того, чтобы вызвать беспокойство между населением. Так, например, пропаганда шептунов хочет знать, что немецкие войска намерены оставить некоторые ими занятые местности. Такие слухи лишены всякого основания. Население должно в собственных интересах заявлять об этих сочинителях слухов немецким комендатурам. По военным законам лицам, сочиняющим слухи, как и лицам, распространяющим эти слухи, угрожает строжайшее, вплоть до расстрела, наказание. Каждый, кто знает о распространении ложных слухов, обязан указать личность, распространяющую эти слухи, ближайшей германской службе. Кто знает и не укажет лиц, распространяющих слухи, будет наказан наравне с ними».

Газета городской управы расхваливала фашистские порядки, называла немцев благодетелями. Авторы статей и заметок, скрывавшиеся за инициалами и псевдонимами, предрекали скорый приход райской жизни, так как начинается процветание частной собственности. «Она — двигатель восстановления хозяйства»,— писалось в одной их передовой. В другой сообщалось о выпуске обушков и лопат, о восстановлении производства газированных вод. В статье «Чувство личной независимости» анонимный автор писал: «В категории новых чувств, пришедших к нам вместе с германской армией, едва ли не на первом месте стоит чувство личной независимости». И тут же сообщалось: «В 21 час по германскому времени был убит гражданин, не имевший пропуска военных властей». Но это не смущало писаку, он заявлял: «Наряду с твердой уверенностью в железной мощи германской армии испытываешь новое и радостное чувство легкости, неизведанной раньше свободы, чувство личной независимости».

Военные власти, выполняя указание Гитлера, стали выпускать газеты, чтобы лживой пропагандой отвлечь население от истинных целей оккупации.

После побега из-под расстрела трех человек в районе Макеевского шоссе гестаповцы облюбовали старый ствол шахты 4—4-бис на Калиновке. Оберштурмфюрер Граф лично обследовал его. Установил, что шахта не работает с 1921 года. Глубина ствола примерно 360 метров. На одну треть он залит водой. Над ним возвышается красное кирпичное здание в два этажа.

— Очень удобно,— сказал Граф.

Больше сюда гестаповец не приезжал. Каждый день он видел из окна своего кабинета, как загоняют в машину по двадцать обреченных. Солдаты спецкоманды выводили людей во двор, избивали их резиновыми ремнями, палками и прикладами. В кузове сажали спиной к кабине. На последней скамье устраивалось три-четыре конвоира.