Смерти смотрели в лицо

— Небось, культурным себя считаешь?

Солдат понял ее по жесту и слову «культурным». Лицо у него побагровело, ноздри вздрогнули. Он качнул головой, отвел назад ногу и со всей силы ударил Татьяну Аристарховну в живот. Как подкошенная, она упала на пол. Немец снова ударил ее в бок. Она потеряла сознание. В комнату вбежал муж и бросился к ней.

Истекающую кровью Татьяну Аристарховну повезли на Калиновку в только что открывшуюся больницу.

 2

В разрушенном здании вокзала насвистывал мокрый ветер. По ночам подмораживало, срывался робкий снежок. Но днем снова отпускало, порой сквозь тяжелые тучи пробивалось солнце. Мельников иногда ходил на станцию. Все так же лежал на боку свалившийся резервуар водокачки, зияли провалы подорванных мастерских и депо.

Немцы под конвоем заставляли рабочих восстанавливать железнодорожное полотно. Через полмесяца на станцию пришли две дрезины, а с завода «Азовсталь» были пригнаны несколько паровозов — их не успели отправить в тыл.

Возле Авдеевского тупика Николай Семенович увидел Доронцова. Тот, опустив голову, медленно брел вдоль колеи домой. На нем были замасленная, потерявшая первоначальный коричневый цвет куртка и серая кепка с большим козырьком.

— Здравствуй, Антон,— окликнул его Мельников. Доронцов остановился.

— Здравствуй,— ответил он простуженно и левой рукой чуть приподнял кепку. Внимательно посмотрел в лицо Николаю Семеновичу глубоко запавшими тревожными глазами. У него обветренное худое продолговатое лицо, резкая складка на переносице похожа на шрам.

— С работы? — спросил Мельников.

— Будь она неладна,— в сердцах сказал машинист,— На каторге легче. Стоит над твоей душой с автоматом...

— А чего пошел?

— Какая-то стерва на всех списки составила. Меня — на паровоз, а Качана запроторили дежурным по депо.

Он говорил зло, на квадратных обветренных скулах перекатывались желваки. Николай Семенович понял настроение Доронцова.

— Я тебя провожу,— сказал он, и они вместе свернули к поселку.— Говоришь, Андрей тоже работает?

— Разве не слыхал — в Германию людей отправлять будут. А с транспорта не возьмут.

— Резонно. Да и ключевые позиции занимать нужно. Немец нашего хозяйства не знает. Без нас не обойдется.

— Ты что думаешь, я перед ним в струнку вытянусь? — гневно спросил Доронцов и приостановился.

— Тогда слушай. Меня обещали связать с руководством на той стороне. Но пока будем действовать сами. У Качана как настроение?

— Спрашиваешь!

— Обмозгуйте с ним, что можно придумать на первых порах. У него наверняка кто-то еще есть на примете.

Когда они прощались, Мельникову показалось, что у Доронцова посветлел взгляд и складка на переносице стала меньше.

Поздно вечером к Мельниковым постучал Нестеренко. В черной до пят шинели, в форменной железнодорожной фуражке с широким околышем он был похожа на юношу-крепыша с круглым лицом и живыми, чуть н выкате глазами. Николай Семенович пригласил его в свою комнату. Разговаривали при свете каганца — опущенного в блюдце с тавотом фитилька из скрученной ткани.

— Ко мне приходил закадычный дружок — Бори Сытник,— рассказывал Иван Николаевич.— Пошел на станцию машинистом.

— К нам примкнет?

— По-моему, он уже на тихую действует.

— А у тебя как?

— Собачья работа,— вдруг в сердцах ответил Нестеренко.— Пичиков подкапывается. Кто-то из полицейских задержал человека. Рапанович подозвал меня и шепчет: «Это сбитый летчик. Скрывался на аэродроме. Пускал ракеты, когда наши налетали. Пичиков приказал допро-сить». А мы парня отпустили...

На другой день Пичиков вызвал Нестеренко к себе. Сказал ему:

— Тебя Рапанович собьет с толку. Будешь работать на Ветке.

Там начальник участка предложил Ивану Николаевичу стать его заместителем...

— Неплохо,— отозвался Мельников.— Поближе к документам будешь.

Наконец в городе наступили стойкие морозы. Колючий снег, подхваченный ветром, кружился над землей, взвихривался на улицах. В метельное холодное утро к Доронцову пришла чета Прилуцких: Иван Андреевич и Елена Парфентьевна — родная сестра жены Антона Ивановича.

Перед самой войной Доронцовы построили небольшой дом из трех комнат на окраине застанционного поселка. Их улица, куцая, глухая, уходила прямо в степь. К тому времени Ефросинья Парфентьевна уже не работала, тяжело болела, а на руках — четверо детей. Среди скромной обстановки — в спальне, кухне и столовой стояли железные кровати, простые столы и табуретки — в доме выделялся модный комод да постоянно зеленели комнатные цветы.

Хозяйка пригласила Прилуцких в столовую и усадила возле стола, стоявшего в простенке между маленькими окнами. Из спальни вышел Антон Иванович.

— Добрый день,— сказал он и сел на табуретку у кровати. Заговорил снова: — Вот так, дорогие родичи, и угостить нечем.

— Я поставила чайник,— отозвалась Ефросинья Парфентьевна, невысокая болезненная женщина с выразительно-печальными глазами.

— Напрасно вы,— заговорил Иван Андреевич,— Не за этим пришли. Посоветуйте, что делать? Оба вы коммунисты, от вас скрывать не буду. Я остался тут не по собственному желанию...