Смертию смерть поправ

Глава первая Неужели никого не найдется?

Прошло некоторое время, и Фома частенько улыбался этому.

Его смешило, что время и не подозревает о всех его делах и раздумьях, а идет себе и идет, зная или не зная свою конечную цель. Время не подозревает, что оно проходит, смеялся Фома, сидя голой весной в скелете какого-нибудь парка, глубоко упрятав руки в карманы, чтобы не оставалось места для завтрака. Иногда рядом с ним крутилось пустое чертово колесо, крутилось со скрипом, съедая красную ржаву зимы. Это начиналось всегда неожиданно, и Фома смеялся слову НЕОЖИДАННОСТЬ, ведь время не знает о наших ожиданиях. Один раз Фома устроился вскочить в качалку колеса, когда она скрипела мимо, и сделал несколько оборотов, а потом выпил со смазчиком, который крутил это колесо, видел Фому, правильно решил, что нашел себе компаньона. Костер, который смазчик жег на ветру, чтобы грелось масло, трещал и веселился, они обуглили по сосиске, выпили, потом Фома столковался, что смазчик будет поднимать его в качалке вверх, а часа через три, когда Фома продрогнет и насмотрится на землю сверху, будет опускать его вниз, чтобы, возможно, опять попить и обсудить некоторые вопросы. Смазчик называл свое колесо паскудой, всячески ворчал на него и сетовал, и Фома очень радовался его сиплым упрекам, смеялся у себя наверху, покачивая качалку, смеялся и плакал, когда смех-смех становился уж слишком звонок и прозрачен, слишком звонок, как плач из плачей. Там у себя наверху и понял Фома тоску одного японца: НЕУЖЕЛИ НЕ НАЙДЕТСЯ НИКОГО, КТО БЫ ПОТИХОНЬКУ ЗАДУШИЛ МЕНЯ, ПОКА Я СПЛЮ?

Глава вторая Да, Да, Он так и сказал: Я хотел бы быть среди тех, кто не родился

Казалось, что он всю свою жизнь скользил и поднимался с четверенек, причем приходило это ощущение всегда в победы, так что он никогда не знал их радости, но отмечал всегда, что вот надо бы, а он опять лезет под стол и трет колени в красный воск паркета, и ладони тоже красные и противно жирные, сколько ни три их о вельвет, и много-много песка в животе.

Глава третья Сорок пустынных дней

ИЯСА сидел, уткнув ноги по голень в жаркий песок. У него нестерпимо, уже многие часы подряд, покорно и незаинтересованно скулила боль в стопах, и жаркий песок немного утешал ее тоску. Ноги болели в том месте, куда, как он знал, будут вбивать ржавый гвоздь, причем жара, кислое вино, его недвижность при их ударах, камень, который будет крошиться много раз, и солдат будет искать еще, чтобы еще и еще раз бить по гвоздю, гнуть его плохой пьяной рукой, не уметь загнать гвоздь по шляпку одним крепким ударом, — все это будет удлинять боль. Руки не говорили о боли, их пробьют спокойно и легко, мякоть ладоней немного спружинит удар, и твердость креста будет много ближе, чем у наложенных нога на ногу ног, потому гвоздь быстрее найдет твердость, быстрее пришпилит эту странную бабочку. Он опустил руки в песок, поискал и нашел свои стопы, погладил кричащие места. Потом встал и прошел к воде, опустил свою боль в мокрые воды, а сам снял с себя все, что пропылилось на нем, вымыл одежду, полежал немного голый, не вынимая ног из воды, откинув голову и руки на берег, потом засмеялся, так как узнал позу, в которой будет тяжелеть в вертикали-согнутые-прогнутые-в коленях-ноги-боль-в них-руки-разложены-в стороны.

Одежда лежала рядом, и он сказал ей, что скоро ее поделят, а потом опять посмеялся своей запроданности видеть и знать все наперед, и уже зная, решать, что и как, и знать, что в конце-то концов он все решит, как надо, потому и видит все уже решенным им, уже свершившимся, и вся суть только в том, как он пройдет этот путь, как утолит свою ЖАЖДУ.

И первый раз он подумал, что сумел бы вытерпеть свою боль, свое знание, если бы открылось ему умение гордости, желание гордости, большой гордости любить и простить своих убийц. Да, подумал он, тихо играя пальцами ног в камушки, да, пожалуй, это было бы острее боли, надо бы попробовать, надо постараться суметь сыскать в себе эту холодную гордость, надо будет очень постараться, может, она даст силы свершать поступки, учить, есть, спать. Вот только такая любовь не даст ему женщину, он не сможет, не сумеет ее узнать, но пусть, тридцать три года стукнет уже скоро, можно потерпеть.