Смертная чаша весов

Баронесса не сказала, что любит свой город, но выражение ее глаз и голос говорили об этом лучше всяких слов. Если раньше Монк не был уверен в ее патриотических чувствах, то теперь не сомневался в них.

Внезапно слово «веселый» по отношению к Фельцбургу показалось ему крайне неудачным. Видимо, говоря это, он больше думал об Эвелине, чем о городе, и ему, пожалуй, не стоило отзываться в таком покровительственном тоне о тысячах его жителей и их образе жизни.

Бригитта с любопытством смотрела на Уильяма – возможно, лицо сыщика выдавало его мысли.

– Мне жаль, что я не могу задержаться в Фельцбурге подольше, – сказал Монк, на этот раз искренне.

– Вы должны уехать?

– Да. К сожалению, в Лондоне меня ждут неотложные дела. – Это тоже была сущая правда. – Вы позволите мне провести вас в зал?

– Благодарю вас.

Дама оперлась на его руку, и они вместе продолжили свой путь в зал. Монк собирался было сказать лакею, кто он, но тот уже поклонился Бригитте и взял у него из рук визитную карточку.

– Баронесса фон Арльсбах и мистер Уильям Монк! – объявил слуга.

Гул голосов в зале смолк, и все головы повернулись в их сторону, но смотрели собравшиеся не на сыщика, а на его спутницу. Послышалось вежливое бормотание приветствий, и все расступились перед ними. Никто не сдвинулся с места и не возобновил беседы до тех пор, пока они не прошли.

Монк чувствовал, как краска стыда заливает его лицо, и проклинал свою самоуверенность. Бригитта, вполне возможно, не помышляла стать правительницей герцогства, как, без сомнения, этого мечтала добиться Гизела, но народ предпочитал, чтобы она ею стала. Ее уважали почти так же, как герцогиню Ульрику, а любили, возможно, даже больше.

Прежнее чувство сожаления к фон Арльсбах исчезло. Стать предметом страстной любви – это каприз природы, его невозможно ни сотворить, ни объяснить. Заслужить же любовь своего народа – это знак великого уважения. Тот, кто удостоился его, не должен пренебрегать этим.

В бальном зале заиграла музыка. Может ли он пригласить Бригитту на танец? Не обидит ли ее, если не пригласит, или же его приглашение будет очередным проявлением самонадеянности? Но детектив не привык отказываться принимать решения, к тому же он никогда не чувствовал себя таким отчаянным, как сегодня.

Его спутница, повернув к нему лицо, протянула ему вторую руку. Это молчаливое согласие было дано Уильяму с невероятным тактом и спасло его от одной из двух ошибок.

Монк с облегчением улыбнулся, и они заняли место среди танцующих.

Прошло еще полчаса, прежде чем ему удалось найти Эвелину. Она была легкой, как сильфида, в его руках, а ее глаза, как всегда, были полны радости и смеха. Они кружились в танце так, словно, кроме них, в зале никого не было. Фон Зейдлиц отчаянно кокетничала с сыщиком, а он наслаждался этим. Вечер показался им слишком коротким.

Уильям видел Клауса, мрачного и явно пребывавшего в плохом настроении, но почувствовал к нему лишь неприязнь. Как может такой мрачный тип обладать такой остроумной и веселой женщиной, как Эвелина?

Час спустя, снова танцуя с нею, он увидел, как Клаус оживленно беседует с пожилым мужчиной, который, как ему сказала его партнерша, был прусским аристократом.

– По выправке он похож на военного, – заметил Монк.

– Так оно и есть, – ответила Эвелина, пожав прелестными плечиками. – Почти все мужчины прусской знати – солдаты. Для них это непременное состояние. Я терпеть их не могу. Они такие надменные и холодные, и в них нет и капли юмора.

– Ты знаешь многих из них?

– Увы, слишком многих. – Дама сделала выразительный жест, означающий недовольство. – Клаус часто приглашает их к нам, даже в наш охотничий домик в горах.

– А тебе это не нравится?

– Я не выношу их. Но Клаус верит в то, что однажды – и очень скоро – мы станем союзниками Пруссии, поэтому лучше уже теперь стать их друзьями, прежде чем это сделают другие и мы упустим свой шанс.

Это было настолько цинично, что для Уильяма вдруг стих смех, огни люстр стали неприятно слепить глаза, а шум голосов теперь резал ухо.

Впрочем, когда он посмотрел на смеющееся лицо Эвелины, все мгновенно прошло.

Однако ее слова о том, как ее муж обхаживает пруссаков, не шли у детектива из головы. Клаус был за объединение Германии, но не для блага своей страны, а в собственных интересах. Неужели он надеется, что насильственное объединение сделает его еще могущественнее? Могло ли возвращение Фридриха скомпрометировать такой союз? Неужели Зейдлиц испугался этого и убил принца? Что ж, это вполне возможно. Чем больше Монк думал об этом, тем более вероятным все это ему казалось. Но это никак не могло помочь Рэтбоуну.

Единственным человеком, который еще беспокоился о судьбе Зоры, была Ульрика. Странные слова, сказанные ею Монку, тоже не выходили у него из головы.

В полночь Уильям пил шампанское. Играла музыка, и ему снова хотелось танцевать. Не найдя Эвелины, он пригласил стоявшую поблизости даму.