Смертная чаша весов

Рэтбоун тут же отметил, что она хороша собой, а вскоре понял, что его мнение разделяют и присяжные. Он прочел это на их лицах, увидев, как они ловят каждое ее слово и, конечно, верят ей.

Эвелина рассказала суду о том, как в Венеции и Фельцбурге до нее впервые дошли слухи об обвинении графини фон Рюстов.

Харвестера не слишком интересовало, что об этом говорили в Венеции, и он уточнил лишь два факта: поверил ли кто-нибудь в этот слух, или же тот был принят как абсурдный. Затем Эшли быстро перешел к вопросам о том, как к этому отнеслись в герцогстве Фельцбургском.

— Конечно, об этом много говорили, — ответила на его вопрос Эвелина, глядя на него широко открытыми карими глазами. — Такие слухи бесследно не исчезают.

— Разумеется, — криво улыбнувшись, ответил адвокат. — Когда эти слухи пересказывались, с какими, по-вашему, чувствами это делалось? В них поверили? — поинтересовался он, однако, заметив реакцию Рэтбоуна, тут же с едва заметной улыбкой поправился: — Пожалуй, я лучше поставлю вопрос иначе. Вы слышали, чтобы кто-то поверил в справедливость обвинения или повел себя так, что дал повод считать, будто он в это верит?

Эвелина стала серьезной.

— Я слышала, что некоторые люди восприняли это с удовольствием и передавали слухи другим, но уже не как предположение, а как достоверный факт. Слухи обрастают небылицами, особенно когда их распространяют враги. А враги принцессы получили от этого огромное удовольствие.

— Вы говорите о тех, кто находится в Фельцбурге, графиня?

— Конечно.

— Но принцессы не было там целых двенадцать лет, и она едва ли когда-нибудь туда вернется, — подчеркнул Харвестер.

— У врагов отличная память, сэр. Это те, кто так и не простил принцессе того, что принц любил ее, а еще больше — того, что она вынудила его покинуть страну и забыть о своем долге. К тому же у нее, как у всякого человека, достигшего таких высот, были враги, которые завидовали ей и были бы рады ее поражению.

Бросив взгляд на Зору, Эшли хотел было еще о чем-то спросить свидетельницу, но, поколебавшись, передумал. Намерения коллеги показались Рэтбоуну очевидными, но протестовать он не мог, ибо Харвестер промолчал.

Затем тот продолжил допрос.

— Итак, это возмутительное обвинение может нанести огромный вред принцессе благодаря услужливости врагов и завистников, которые, каждый по своей причине, давно не любили ее, — заключил он. — Обвинение, образно говоря, дало им в руки оружие именно в тот момент, когда принцесса оказалась одна и когда она наиболее ранима.

— Да, — кивнув, согласилась Эвелина. — Да, это так.

— Благодарю вас, графиня. Если вы задержитесь, возможно, сэр Оливер захочет задать вам пару вопросов.

Рэтбоун встал — скорее потому, что не хотел снова совершать ошибку. Он лихорадочно вспомнил, какие мысли осаждали его вчера вечером. Но как он мог задать мучившие его вопросы свидетельнице, с которой так осторожно обращался сам королевский адвокат Харвестер? У Оливера было только право перекрестного допроса, и он не должен был придавать своим вопросам новую и явно политическую окраску, к тому же основываясь на одних лишь предположениях.

— Графиня фон Зейдлиц, — начал он, задумчиво глядя на ее серьезное красивое личико. — Эти враги принцессы Гизелы, о которых вы упомянули, — люди влиятельные?

Эвелина не ожидала такого вопроса и не знала, что ответить.

Адвокат Зоры ободряюще улыбнулся ей.

— Как минимум, в Англии и, мне кажется, в большинстве других стран Европы, — пояснил он, — мы склонны романтизировать большую любовь. — Юрист понимал, что должен быть предельно осторожным. Все, что могло показаться присяжным направленным против принцессы, настроило бы их против него. — Все мы хотели бы оказаться на месте этих людей. Мы можем завидовать их любви и радостям, однако только тот, кто питал сильное чувство к одному из них, мог испытывать также настоящую ненависть. Разве не так было в вашей стране? Или, как я полагаю, в Венеции, где принцесса Гизела после замужества провела многие годы?

— Да… пожалуй, — согласилась свидетельница, нахмурив брови. — Конечно, мы любим влюбленных… — Она как-то нерешительно засмеялась. — Но их любят везде, во всем мире, не так ли? Мы не являемся исключением. Все же есть те, кто считает, что Фридрих не должен был отрекаться от престола. Но это совсем другое.

— Вы хотите сказать, в Венеции, графиня? — удивился Рэтбоун. — Неужели там это кого-то беспокоит?

— Нет… но, конечно…

Поднялся Харвестер.

— Ваша честь, мне кажется, вопросы моего коллеги не по существу.

Судья с сочувствием посмотрел на оппонента Эшли.

— Сэр Оливер, вы спрашиваете о том, что уже известно суду. Прошу вас, задавайте вопросы по существу и, если можно, о чем-то новом.

— Хорошо, ваша честь, — ответил Рэтбоун, в который раз повторяя себе, что терять ему нечего, а риск, возможно, того стоит. — Враги, способные навредить принцессе, о которых вы говорили, находятся в Фельцбурге, не так ли?

— Да, — кивнула фон Зейдлиц.