Смертная чаша весов

— Я не думала, что после смерти моего горячо любимого мужа жизнь может нанести мне еще один, столь же чувствительный удар, — сказала она очень тихо. — Зора фон Рюстов показала мне, как я ошибалась. Мои боль и обида были невыносимы. Любовь к мужу была смыслом моей жизни. Осознать, что кто-то посмел осквернить ее… подобной клеветой… это выше моих сил.

Она умолкла, словно ей трудно было говорить. В зале стояла гробовая тишина. Все не отрывали глаз от лица принцессы, и никого не удивило такое сильное слово, как «осквернить», которое, возможно, было не совсем к месту.

— Я предпочитаю, вернее, не могу говорить об этом, поскольку хочу сохранить так нужные мне выдержку и спокойствие, — наконец закончила она фразу. — Я буду свидетельствовать в этом суде, ибо вынуждена сделать это, но я не позволю моим врагам видеть мою боль и страдания, ибо не хочу открывать их даже тем, кто сострадает мне. Недостойно требовать этого от меня… от любой женщины. Позвольте мне хранить мои чувства в тайне, сэр.

— Конечно, мадам, — поклонился Харвестер. — Вы сказали достаточно, чтобы защитить свою честь. Мы не можем облегчить ваше горе, но примите нашу симпатию и соболезнование. И всю ту помощь, которой располагает английское правосудие.

— Благодарю вас, сэр.

— Если вы не возражаете, возможно, сэр Оливер задаст вам свои вопросы, хотя, я полагаю, в этом нет необходимости.

Однако Рэтбоун уже поднялся со своего места. Он чувствовал в воздухе неприязнь; она была подобна разрядам электричества, от которых волосы поднимались на затылке. Стоит ему произнести одно неудачное слово, способное обидеть принцессу, и он может погубить все сам, без помощи своего оппонента.

Оливер встретил твердый взгляд темно-голубых глаз свидетельницы и ощутил неприятную тревогу. Возможно, в этом была повинна ее усталость от постоянных страданий, но взгляд ее показался Рэтбоуну мертвым.

— Вас, должно быть, потрясло это ужасное обвинение, мадам? — осторожно произнес он, стараясь, чтобы его голос не звучал слишком елейно.

— Да, — не задумываясь, ответила Гизела.

Оливер смотрел на нее, стоя перед свидетельской трибуной.

— Я полагаю, ваше горе плохо отразилось на вашем здоровье? — продолжал он.

— Я была нездорова, — согласилась принцесса. Взгляд ее был холоден — она приготовилась к нападению. В конце концов, стоявший перед ней юрист представлял интересы женщины, обвинившей ее в убийстве.

— Была ли у вас возможность в вашем горе и печали следить за политическими событиями в Фельцбурге? — спросил защитник графини фон Рюстов.

— Меня это ни в коей мере не интересовало. — Судя по голосу Гизелы, этот вопрос не удивил ее. — Мой интерес к внешнему миру кончился, когда умер мой муж. Я едва помню, как жила и что делала после его смерти. Для меня все дни одинаковы… что завтрашний, что последний день. Я никого не принимала.

— Это понятно, мадам, — согласился Рэтбоун. — Я думаю, мы все это понимаем. Каждый, кто потерял близкого человека, знает, что такое боль утраты, да еще такой, как ваша.

Судья, нахмурив брови, смотрел на него. На скамьях присяжных чувствовалось беспокойство. Оливеру следовало вовремя перейти к вопросам по существу, иначе момент был бы упущен. Рэтбоун знал, что Зора следит за ним, он спиной чувствовал ее взгляд.

— Вам никогда не приходила в голову мысль, мадам, что вашего мужа могли убить по политическим мотивам? — спросил он. — Возможно, это связано с борьбой вашей страны за независимость…

— Нет… — В голосе принцессы появились нотки удивления. Она хотела что-то добавить, но взгляд Харвестера остановил ее.

Рэтбоун заставил себя улыбнуться, словно симпатизировал ей.

— Зная, насколько глубоко ваше чувство, теперь, когда может возникнуть такая вероятность, я не думаю, что вы оставите мой вопрос без ответа. Разве вам, больше чем кому-либо, не хочется, чтобы преступник был найден и заплатил за свое злодейское преступление?

Гизела безмолвно смотрела на него своими огромными глазами, и Оливер впервые услышал в зале ответный одобрительный шумок на свои слова. Кое-кто из присяжных даже кивнул.

— Это, бесспорно, будет сделано, — сам ответил на свой вопрос Рэтбоун. — Я обещаю вам, мадам, — тут он выразительно обвел рукой зал, обращаясь уже ко всем, — суд сделает все возможное, чтобы узнать правду в ее мельчайших подробностях и объявить о ней во всеуслышание. — Он поклонился принцессе, как кланяются коронованным особам. — Благодарю вас. У меня больше нет вопросов.

Кивком поблагодарив также Харвестера, сэр Оливер вернулся на свое место за столом защиты.

Глава 10

— Ваши газеты, сэр, — сказал лакей, подавая Оливеру за завтраком почту. Сверху лежала газета «Таймс».

У Рэтбоуна заныло под ложечкой. Вот она, оценка общественного мнения. В этой стопке газет находилось то, с чем он, по сути, борется, но с чем встретится завтра же в суде и будет встречаться еще не раз.

Но это еще не вся правда. Все будет тянуться дольше, чем он думал, и в памяти людей его имя теперь навсегда будет связано с этим процессом.