Смертная чаша весов

— Ах да! — подтвердила она, быстро окинув его взглядом. — Из-за оперы. Гизела хотела пойти на особое представление, на котором должна была присутствовать вся венецианская знать. Но, как оказалось, она не присутствовала. И опера не очень удалась. Бедняга Верди! Гизела была твердо намерена пойти туда, но Фридрих отказался. Он считал, что это его долг перед каким-то венецианским князем — не присутствовать в театре в знак протеста против австрийской оккупации. Наверное, он хотел сохранить лояльность — ведь, в конце концов, Венеция была его домом, причем долгое время…

— Но Гизела не так ко всему этому относилась?

— Ей был не очень свойственен интерес к политике.

«И лояльность тоже, — подумал Уильям, — а также благодарность народу, который ее приютил». И ему почудилось, что внезапно в картине романтической идиллии, написанной в розовых тонах, появился безобразный пачкающий штрих. Но Монк не стал перебивать рассказчицу.

Из бального зала до них донеслись плавные звуки музыки и женский смех. Сыщик мельком увидел Клауса фон Зейдлица, занятого разговором с седобородым военным.

— А она уже надела новое платье, — продолжала Эвелина. — Я запомнила его, потому что оно было одним из самых прекрасных, даже среди ее изысканных туалетов. Оно было розово-малинового цвета, как раздавленная ягода шелковицы, с золотым галуном и жемчужным шитьем, а юбка у него была просто огромной. Гизела всегда была худощава и стройна и всегда ходила, очень высоко держа голову. На голове у нее красовалась золотая диадема, а на шее — ожерелье из аметистов и жемчуга.

— И Фридрих не поехал? Но кто же ее сопровождал? — спросил Монк, пытаясь мысленно воссоздать образ Гизелы, хотя сейчас он видел только Эвелину.

— Нет, он поехал. Точнее сказать, уехала она с графом Бальдассаром, но едва они заняли места в опере, как появился ее муж. На посторонний взгляд, могло показаться, что он просто опоздал. Я лишь случайно узнала, как все было на самом деле. Мне кажется, Фридрих даже не понимал, что происходит на сцене и о чем опера. Он не смог бы даже сказать, кто была сопрано — брюнетка или блондинка. Весь вечер он смотрел только на Гизелу.

— И она осталась довольна, что одержала верх? — Детектив пытался понять, что же это было: борьба самолюбий, ревность или просто небольшая семейная размолвка. И почему Эвелина решила рассказать ему об этом случае?

— Нет, она не казалась довольной собой. Однако я прекрасно знаю, что Гизела не питает никакого интереса к Бальдассару, а он — к ней. Граф просто был галантным кавалером.

— Он из той части венецианской знати, что не уехала из города? — решил Монк.

— Нет. Но вообще-то теперь он тоже уехал. — В голосе дамы прозвучало удивление. — Борьба венецианцев за независимость стоила гораздо большего числа жизней, чем я думала раньше. Сына графа Бальдассара убили австрийцы. А его жена стала инвалидом. Она потеряла также брата — он умер в тюрьме.

Вид у Эвелины стал печальным.

— Не знаю, стоит ли война таких жертв, — сказала она. — Австрийцы не так уж плохи, знаете ли. Они очень, очень деятельны и представляют собой одно из немногих некоррумпированных европейских правительств. По крайней мере, так считает Флорент, а он наполовину венецианец и не стал бы говорить неправду. Но он ненавидит австрийцев.

Монк ничего не ответил. Он думал о Гизеле. Ясного представления о ней у него не составилось. Детектив никогда не видел эту женщину. Говорили, что она некрасива в классическом понимании красоты, но воображение рисовало ему женщину с большими глазами, наделенную волнующей, пылкой прелестью. Эвелина несколько смазала картину своим рассказом об опере, хотя дело шло о пустяке, всего-навсего о некрасивом упрямстве, о желании посетить зрелище, присутствие на котором ее муж рассматривал как неуважение к их гостеприимным хозяевам, как проявление неблагодарности. Принц попытался запретить посещение, но его жена воспротивилась его воле — и только для того, чтобы получить минутное удовольствие. Но и Фридрих слишком далеко зашел в своей уступчивости, не сумев выдержать неудовольствие Гизелы, и его поведение Монку тоже не нравилось.

Фон Зейдлиц улыбнулась ему и протянула руку. Он сразу же схватил ее и вновь удивился, какой теплой и изящной была ее кисть — и маленькой, почти как у ребенка.

— Идемте, — выразительно сказала она. — Могу я называть вас Уильямом? Такое подлинно английское имя… Просто обожаю его! Оно вам подходит идеально. Вы такой темноволосый и задумчивый и держите себя с такой серьезностью, что просто восхитительны.

Монк почувствовал, что краснеет, причем от удовольствия.

— Считаю своей обязанностью немного встряхнуть вас и научить веселиться, как это свойственно венецианцам, — оживленно продолжала его собеседница. — Вы танцуете? Да мне все равно, умеете вы или нет! Если нет, я вас научу. Но сначала следует выпить.

И она повела сыщика с балкона вниз по ступенькам в бальный зал.

— От вина у вас станет теплее и в желудке, и на сердце… и вы забудете Лондон и станете думать только обо мне, — заявила она.