Смертная чаша весов

Сыщик спросил себя, не сражается ли и Флорент, на свой манер, за независимость Венеции и какую роль в этой борьбе могла играть жизнь или смерть Фридриха? В последние несколько дней детективу не раз приходилось слышать перешептывания и шутки насчет объединения Италии — о том, что под одной короной соединятся разные города-государства, блестящие республики и герцогства, известные с эпохи Возрождения. Возможно, это правда? Каким же непонятливым, каким закрытым для посторонних влияний можно быть, живя под могущественным покровом Британской империи, в своем островном мире, и забыв, что здесь, на континенте, могут меняться границы, кипеть национальные движения, возгораться революции и существовать иноземные владычества… Британия жила в безопасности почти восемьсот лет, и, как следствие, у ее подданных возникало это ни на что не похожее высокомерие, а вместе с ним и отсутствие воображения.

Монк приехал в Венецию на средства Зоры. Уже давно он делал все, что мог, в ее интересах, или, по крайней мере, в интересах ее страны. Очевидно, она выступила с абсурдным обвинением, желая разоблачить тайну убийства Фридриха и пробудить у своих сограждан хоть какое-то чувство долга, прежде чем будет слишком поздно.

— Мне очень легко влюбиться в Венецию, — сказал Уильям вслух, — но это любовь гедониста, эгоистическая любовь. Мне нечего дать Венеции.

Флорент обернулся и удивленно взглянул на него, вздернув темные брови. В свете факелов было видно, как губы у него дрогнули в усмешке.

— И почти никому другому, — ответил он тихо. — Вы думаете, кого-нибудь из присутствующих романтиков и будущих князей Европы заботит хоть что-нибудь, за исключением их собственных запутанных судеб?

— А вы хорошо знали Фридриха?

— Да. А почему вы спросили?

Вдалеке, на воде, кто-то пел. Звук песни эхом отражался от высоких стен.

— Он бы вернулся, если б Рольф или кто-нибудь еще попросил его об этом? Например, его мать? — спросил детектив.

— Нет, если б это означало разлуку с Гизелой.

Барберини перегнулся через каменный парапет и устремил взгляд в темноту.

— И так бы оно и случилось, — добавил он. — Я не знаю причины, но герцогиня никогда бы не позволила Гизеле вернуться. Ее ненависть была непреодолима.

— А мне казалось, она что угодно сделает ради интересов короны…

— И я так думал. Она вообще-то замечательная женщина.

— А что вы скажете насчет герцога? Он бы позволил Гизеле вернуться, если иначе нельзя было бы уговорить Фридриха?

— И воспротивиться тем самым Ульрике? — В голосе Флорента послышался смех, что и было ответом на вопрос. — Герцог умирает, и в силе сейчас герцогиня. Да, возможно, и всегда так было.

— А что вы скажете о Вальдо, новом кронпринце? — гнул свою линию Монк. — Он не мог желать возвращения Фридриха?

— Нет, но если вы полагаете, что он убил его, то это, мне кажется, весьма сомнительно. Я думаю, Вальдо никогда не стремился стать герцогом и весьма неохотно занял место брата, потому что больше было некому. И он не притворялся. Я его знал.

— Но он бы не возглавил войну за независимость.

— Он считает, что это неизбежно повлечет за собой гражданскую войну, а герцогство все равно рано или поздно будет проглочено объединенной Германией, — объяснил Флорент.

— И он прав? — Уильям обернулся и внимательно взглянул на него.

По каналу мимо них проплыла барка с музыкой и развевающимися вымпелами. Горящий факел отбрасывал блики на темную воду. Поднявшаяся волна плеснула на ступени площадки, шелестя, словно наступающий прилив.

— Наверное, — ответил Барберини.

— Но вы же сами хотите, чтобы Венеция отвоевала свою независимость!

— У Австрии — но не у Италии, — улыбнулся Флорент.

Кто-то что-то крикнул над водой, и ему ответило эхо. А потом — еще и женский голос.

— Вальдо — реалист, — продолжал собеседник Уильяма, — а Фридрих всегда был романтиком. Но это и так, видимо, понятно.

— Вы полагаете, что борьба за независимость обречена на неудачу?

— Я, в сущности, имел в виду Гизелу. Фридрих всегда пренебрегал долгом в угоду сердцу, когда дело касалось ее. Вся их любовь была такой романтически возвышенной: «Все во имя любви, и пусть мир погибнет». — Голос Барберини стал тихим и серьезным. — Но я уверен, что можно любить человечество и при этом сохранить любовь к какому-то одному человеку.

— Фридрих умел, — так же тихо ответил Монк и сразу же подумал, что его слова скорее содержат в себе вопрос, нежели утверждение.

— Умел ли? — задумчиво проговорил Флорент. — Но Фридрих мертв — и, возможно, убит.

— Из-за своей любви к Гизеле?

— Не знаю. — Барберини опять устремил взгляд на воды. Лицо его в свете факела казалось драматически выразительным из-за игры света и тени. — Если б он не отрекся от престола и остался в стране, он бы возглавил эту борьбу, несомненно. И тогда не надо было бы устраивать заговоры, чтобы вернуть его на родину. И герцогине не надо было бы ставить разные условия насчет невозвращения его жены, развода и возможности нового брака.

— Но вы же сказали, что он ни за что бы этого не сделал?