Смертная чаша весов

Сыщику не хотелось говорить то, что он должен был сказать адвокату. Его опять охватило знакомое чувство бессилия, когда он был вынужден смотреть на то, как мучается и погибает человек, которого он должен спасти. Монк ничего не был должен Рэтбоуну; тот сам был виноват, что взялся за это безнадежное дело. Так Уильям полагал разумом, но чувства его говорили другое.

Детектив глубоко вздохнул.

— Фридрих был всей ее жизнью. У Гизелы не было любовника, и муж тоже был ей верен. Как друзья, так и недруги знали, что они боготворят друг друга. Они все делали вместе, у них были одни интересы. Из тех сведений, которые я получил, очевидно, что они продолжали любить друг друга.

— А его долг? — не выдержав, прервал посетителя Оливер. — Не было ли заговора вернуть его в Фельцбург, чтобы он возглавил борьбу за независимость?

— Бесспорно, был.

— Тогда…

— Это ничего не значит! — резко прервал Монк юриста. — Он пренебрег своим долгом двенадцать лет тому назад, и нет никаких свидетельств того, что он изменил свое прежнее решение.

Рэтбоун с такой силой сжал в кулак лежавшую на столе руку, что на ней побелели косточки суставов.

— Двенадцать лет назад его стране не грозила опасность насильственного присоединения к союзу немецких княжеств. Неужели ему не были дороги понятия чести, патриотизма и долга? Черт побери, Монк, он родился герцогом, родился, чтобы править!

Сыщик слышал нотки отчаяния в голосе Оливера и видел его в глазах адвоката, и об этом же свидетельствовали и красные пятна на его щеках. Но Уильям был бессилен ему помочь. Все, что он знал, могло только усугубить отчаяние его друга.

— Он отказался от всего ради любви, — сказал Монк ровным тоном. — И нет ничего, абсолютно ничего, что говорило бы о том, что он когда-нибудь, хоть на одно мгновение, сожалел о своем решении. Если бы его родина хотела, чтобы он вернулся, ей пришлось бы согласиться принять и его жену тоже. Последнее слово было за его страной, и Фридрих надеялся, что решение будет в его пользу.

Рэтбоун в упор посмотрел на детектива.

Наступившая мертвая тишина позволяла слышать ход секундной стрелки часов. С улицы долетал приглушенный шум города, казавшийся звуками из другого мира.

— Что? — спросил наконец юрист. — Что вам известно, Монк? Что вы скрываете от меня?

— Мне кажется, что никто не собирался убивать Фридриха — намеченной жертвой была Гизела, — не колеблясь, ответил Уильям. Он хотел продолжить, но по лицу адвоката понял, что тот и сам начинает о многом догадываться.

— Кто? — хрипло спросил Оливер.

— Возможно, Зора. Она — страстный поборник независимости.

Рэтбоун побледнел.

— Или кто-то другой из партии независимости, — продолжал сыщик. — Самый худший…

— Худший! — Голос юриста повысился, и теперь в нем звучал горький сарказм. — Еще хуже, чем моя подзащитная?

— Да. — Монк не собирался скрывать от адвоката правду.

Рэтбоун уставился на него так, словно не верил тому, что услышал.

— Граф Лансдорф! — нанес удар Уильям. — Брат герцогини, выполняющий ее волю.

Оливер хотел было возразить, но голос изменил ему, а лицо его стало белее бумаги.

— Мне очень жаль, — не к месту сказал детектив. — Но это правда. Вы не можете вести борьбу, не зная всех версий. Адвокат противной стороны тоже узнает о них, если он на что-то способен. Гизела скажет ему об этом. Уж о чем, но об этом она не умолчит!

Рэтбоун продолжал остолбенело смотреть на Монка.

— Конечно, она скажет! — нетерпеливо повторил сыщик и стукнул по столу кулаком. — Ведь герцогиня Ульрика практически выгнала ее. Если б двенадцать лет назад Ульрика не восстала против Гизелы, та была бы наследной принцессой. И Гизела знает это. Они с Ульрикой терпеть не могут друг друга. Но на этот раз победила Гизела. Если в герцогстве хотели, чтобы Фридрих вернулся, то это могло произойти только на его условиях… а это означало бы, что с ним возвращается и его жена.

— Так ли это? — попытался Оливер ухватиться за соломинку. — Вы считаете, что при нынешних обстоятельствах он бы настаивал на этом?

— А как бы поступили вы на его месте? — спросил Уильям. — Не говоря уже о любви, в которой никто не сомневался. Что бы о нем подумали во всем мире, если б он бросил жену? Не очень хорошо выглядел бы тот, кто после двенадцати лет брака оставил любимую супругу, когда каждому разумному человеку ясно, что этого делать не следует. Ему не надо было бы ссылаться на долг как на причину, когда власть в его руках.

— И если бы Гизела умерла… — добавил Рэтбоун. — Да, все понятно. Логика мне ясна. Она бесспорна. У герцогини были все основания желать смерти Гизелы, тогда как никто не хотел смерти Фридриха… Господи! А лорд-канцлер велел мне вести защиту с должной осторожностью! — Юрист невесело рассмеялся, и в его смехе звучали почти истерические нотки.