Смертник восточного фронта. 1945. Агония III рейха

Пока нас не было, на пол в камере выплеснули ведро воды с хлоркой, а соломенный матрас протрясли. Это мы понимаем — уборка. Мы почти заканчиваем убирать камеру, когда нас переводят в другую камеру, где точно такой же бардак, мы прибираем и ее. Оттуда мы идем в третью, и так далее. После нескольких часов «выполнения обязанностей» нас отводят обратно к себе, где снова обнаруживаем воду и солому, уборка начинается по новой. Наконец, пол отполирован до блеска, и можно передохнуть.

Ровно в полдень звонит колокол, до восьми ударов, как и утром. С каждым ударом собирается каждое последующее отделение в 6—8 человек, в перерывах между сигналами заключенные строем, в колоннах по два, направляются через двор в кухню — к наполненным алюминиевым котлам. Решетки в каждом помещении и на каждом этаже лестничной клетки отпирает и тщательно запирает дежурная охрана. По дороге и словом ни с кем не перебросишься, стоит охраннику услышать, как тебе и твоему собеседнику гарантирован карцер.

Пища такая же, как в П[отулице]. В полдень литр водянистого супа, вечером — еще пол-литра такого же супа, только погорячее. Хлеб тоже довольно вкусный. Ровно час спустя после еды снова звонит колокол — сигнал па kubbla wodda (ведро с водой для мытья). Одно или несколько ведер из туалета выносят из камер во внутренний двор в прежней очередности. Ведра наполняют чистой водой, подаваемой насосом, и мы их забираем. В каждой камере есть центральное отопление, но нет смыва, вообще нет сантехники.

Ужин в 5.30. В 6 часов kostka; мы снимаем одежду, потом — перекличка, все, кроме нижнего белья, аккуратно складывается в стопку на стул или на скамейку в коридоре. Zellownie (старший по камере) проводит инспекцию, всех пересчитывают, и, согласно правилам, нас отпускают с пожеланиями dobranocz (спокойной ночи). В отличие от П[отулица], здесь по ночам нас не тревожат. Даже если после переклички заключенные перебьют друг друга, дверь камеры останется закрытой до самого утра, согласно правилам.

На третий день прибыло пополнение — поляк, получивший 15 лет за пособничество немецким оккупантам. Без сомнений, это подсадная утка. Мы ведем себя с ним очень осмотрительно, воздерживаясь от любых высказываний. Вероятно, агент провалил задание, потому что, какое-то время спустя, появляются еще двое; они получили 10 и 20 лет, соответственно, за те же преступления. И нашим новым сокамерникам мы не даем себя обвести вокруг пальца, хоть это оказывается непросто.

Несмотря на то, что никто здесь ни слова не понимает по-немецки (а мы всеми силами скрываем, что немного понимаем по-польски), мы узнаем много нового и полезного о тюрьме. В ней содержится 700— 800 заключенных, немцев процентов шесть. 140 человек охраны. Здесь представлено все польское общество: священники, адвокаты, правительственные чиновники, офицеры, осужденные за сотрудничество с немцами, дезертиры, владельцы приобретенного незаконным путем огнестрельного оружия и так далее. По численности эта группа совпадает с другой группой — совершенно неграмотных заключенных. У них сроки от 5 лет до пожизненного заключения, за те же преступления, а еще здесь сидят и за грабежи, и за убийства, и за кражи. Позже я познакомился со многими интересными и даже приятными людьми.

На пятый день нас отводят к speziallnie, который к тому времени уже узнал о нас все, что мог, от доносчиков. Моему товарищу опять не повезло, после долгого пребывания в зловещем кабинете он снова вышел оттуда с разбитой головой. И только вечером признался, что еще получил удар в живот.

Внешне я выглядел очень спокойным, постоянная натянутая улыбка. Какой-то приземистый и коренастый человек спрашивает у меня по-польски, какие у меня воинское звание и должность. Когда я, извинившись, заявляю, что не понимаю его, он зовет переводчика. Оказывается, от меня требуют признания в том, что я был офицером СС, мол, у них есть доказательства. Сколько поляков я убил? Поскольку я уже привык к такого рода допросам, они не производят на меня особого впечатления, и я молчу. Тогда этот добродушный человек открывает крышку стола, достает маузер и кладет его на стол рядом с дубинкой.

Я должен выбрать первое или второе, а если я немедленно не заговорю, он сделает выбор сам.

— Конечно, я перед вами бессилен, — отвечаю ему, разумеется, по-немецки, — в этом роскошном здании вы можете уморить меня голодом, расстрелять, но вы не имеете права так обращаться со мной.

Ему не нужен переводчик, чтобы понять меня, он прекрасно говорит по-немецки.

— Ничего, мы еще поговорим, — отвечает он мне.

А заканчивает разговор уже по-польски:

— Скоро ты сломаешься и будешь ползать у меня в ногах.

Ладно, в конце концов, меня отпустили, и на том спасибо. Короче говоря, я, видимо, прошел через самое с1грашное испытание в лагере.