Смертники Восточного фронта. За неправое дело

Фрайтаг торопливо посветил во все стороны фонариком и спустился вниз, на первый этаж, где принялся искать на полу среди мертвых тел русских солдат новый диск-магазин или другой автомат. Ничего такого найти не удалось. Он еще раз провел лучом фонарика по темному помещению, затем выключил его. Осознавал ли он, что чувствует себя гораздо лучше по ночам, даже в такую жуткую ночь, как эта? Разумеется, осознавал, хотя никогда не находил времени для того, чтобы как следует поразмыслить над этим. Он снова вернулся на второй этаж, где находились его товарищи, и схватил винтовку. Его лицо подергивалось от возбуждения, ноздри раздувались от частого дыхания, а губы растягивались в подобие улыбки. Позднее, составляя сводку для Верховного командования, генерал Шерер отметит, что эта ночь была худшей из всех предыдущих ночей осады. Даже огневой вал, обрушившийся на город 1 мая, и последующая атака советской пехоты не шли ни в какое сравнение с этим ночным наступлением. Задолго до конца ночи генерал получит донесения, доставленные вестовыми или полученные по уцелевшим телефонным линиям о настоящей бойне, разыгравшейся на Церковной улице — именно так она была названа при составлении оперативной топографической карты. Еще никогда раньше русские не внедрялись так глубоко в город такими мощными силами. Теперь периметр был практически повсеместно оголен. Любой новый штурм в районе оврага, или еще хуже, на участке Пауперса, будет иметь катастрофические последствия. Особенно если по-прежнему нет артиллерийской поддержки извне. Если они переживут эту ночь, то новый день все равно не принесет никакой радости — ничем не защищенный периметр, охраняемый жалкой горсткой солдат и все то же отсутствие артиллерийского прикрытия.

Шерер всю ночь размышлял об этих жутких перспективах. Он несколько раз связывался по радио с тылами и каждый раз получал все тот же ответ: на артиллерийские позиции, находящиеся в пятнадцати километрах от города, до сих пор не подвезли снаряды. Утром наступило затишье. Все стихло за несколько часов до рассвета, когда над миром все еще висела ночная тьма. Изредка доносились пулеметные очереди — добивали противника, еще не успевшего покинуть город. Затем стало тихо. Пришло время критически оценить сложившуюся обстановку. Времени было вполне достаточно для того, чтобы послать людей на периметр, на его участки, которые не подверглись нападению вражеских войск. Санитары занялись ранеными. Подсчитали количество убитых. Немецкие потери были ниже, чем потери русских. Число погибших русских солдат было вполне предсказуемо. Вскоре после того, как небо окрасилось светом наступающего дня, Фрайтаг вернулся на периметр. Вскоре он оказался возле знакомого укрытия из бревен и глыб снега и льда, из которого наружу торчала все та же печная труба. Из нее по-прежнему курился легкий дымок.

Вот я и вернулся, подумал он.

Эта примитивная фраза содержала в себе более глубокое значение, чем то могло показаться. Фрайтаг слишком устал, чтобы думать об этом, и поэтому значимость фразы была тут же забыта, как будто растворилась в воздухе.

Ему казалось, что мысли, которые приходили в его голову в эти мгновения, были подобны искрам, пробегающим по перетершемуся электрическому проводу. Он нередко мысленно представлял их именно такими — короткими, белыми, почти незаметными вспышками. Фрайтаг нисколько не удивлялся этому, и весь остальной мир, окружавший его, казался простым и нисколько не меняющимся.

Ему страшно хотелось есть и пить, но эти чувства заглушала и притупляла невыразимая усталость. Тем не менее он отдавал себе отчет в том, что голод и жажда никуда не исчезли. В соседнем укрытии, устроенном на уровне земли, горели костры, разведенные в металлических бочках. Там варили какую-то мерзкую жидкость, возможно, кофе или чай. Чувствуя, что может потерять сознание от усталости, он решил, что обязательно нужно выпить чего-нибудь горячего.

Он направился к кострам. То, что ему дали, оказалось горячим жиденьким чаем. Это было хорошо, потому что слабый чай все-таки лучше, чем дрянной кофе.

К его собственному удивлению он почувствовал себя необычно бодрым и заговорил о чем-то со стоявшими рядом солдатами. Ему отвечали лениво и скупо или вообще никак не отзывались на его слова.

Через минуту на него неожиданно навалилась немота. Он отошел на несколько шагов в сторону и присел, прислонившись спиной к обрушенной стене здания. Однако камень был слишком холодным, и Фрайтаг вернулся к костру. Пошатнувшись, он ухватился за плечо какого-то солдата, который помог ему устоять на ногах.

Унтер-офицерам следовало приказать им поспать, забраться в укрытия, где можно было хотя бы немного отдохнуть. Многие из солдат, судя по всему, предпочитали по непонятной причине провести последние ночные часы на ногах. Скорее всего, это было вызвано перевозбуждением последних часов, когда страшное напряжение никак не хотело уходить.