Смертное Камлание

Ехал довольно странно, и ведь посмотрел по плану, где находится тот дом, в котором обитал профессор, но вот, снова заблудился. Вылез не там, кажется, пришлось шагать пехом, потом, расспросив какую-то толстую тетку в шали поверх драного замусоленного полушубка, выяснилось, что шагал зря, можно было пройти и короче, прямее.

Ленинград встретил его неласково, хмуро встретил. Так же мало Рыжову показалось народу на улице, так же низко висели тучи, идущие с Финского залива, так же поздно и неуверенно развиднелось. Да еще и мелкая морось, которая в это время года, казалось, в Ленинграде висела в воздухе все время, вдруг стала бить в лицо, управляемая непонятным ветром, гуляющим между домами бессистемно, кругами или вихрями, а иногда и плотными зарядами.

Искомый дом все же обнаружился, и Рыжов вошел в знакомый подъезд почти с облегчением. Он поднялся на нужный этах, третий, кажется, нашел старую дверь с видеными уже табличками, позвонил. Дверь долго не открывали, Рыжов уже хотел было позвонить еще раз. И тут ему, кажется, не везло. К раздражению, которым он был переполнен, прибавилась еще и неудача перед этой дверью. А нет ничего хуже, чем приехать чуть не в другой конец города, и вот так стоять, ожидая, что встретишь того, кого хотел увидеть… И чувство бессилия, и нескладность этого визита, и ощущение общей неудачливости – все в таких случаях сливается воедино.

Стоя перед дверью, Рыжов вдруг вспомнил, что в личных папках английских офицеров… Может быть, не только морских, но и сухопутных, но у морских – совершенно точно, в старые еще, викторианские времена, была специальная графа, под названием «везучесть». Там выводился некий сводный элемент, который, якобы, был свойственен человеку, который определял его его умение или дар пользоваться эелементом счастья в трудных ситуациях. И у русских флотских, которые очень много содрали у англичан еще со времен Петра, тоже была такая графа, жаль, ее отменили впоследствии… Так вот, собственную везучесть Рыжов сейчас бы определил как «крайне неудачлив», и никак иначе.

И вдруг дверь открылась, как мужчины открывают, почти нараспашку. В дверях, сонно моргая, стоял сам Ватрин и посматривал на Рыжова искоса, странно опустив голову и почти отвернувшись при этом. Он даже не поздоровался, сразу отступил назад, давая пройти. Рыжов вошел и поздоровался:

– Здравствуйте. – Голос его звучал хмуро и по-прежнему сердито. – Пришел, чтобы выяснить некие… сложности. Пустите?

– Раз приехали… – Ватрин закрыл дверь. – Проходите в кабинет, я приспал немного, допоздна засиделся вчера… Сейчас умоюсь, принесу чай. Вам с этой холодрыги не повредит.

Рыжов разделся, уселся в кабинете, даже не обрадовался, что так все в итоге сложилось. Словно и не переживал под дверью, мол, пришел и пришел, чего же тут удивительного? А ведь ему повезло, возможно, в пресловутой графе следовало все же поставить «временами успешен», или как-то похоже.

Расселись нескоро, по мнению Рыжова. Ватрин был теперь умыт, но небрит, и смотрел зорко, ясно и выжидательно. Да, пожалуй, именно что насторожено. Он не понимал ни этого визита, ни того, что должно произойти далее.

– Вы без звонка, – сказал он, словно это нуждалось в подтверждении.

Рыжов решился и сразу полупризнался, полуприказал:

– Очень хорошо, что вы сами открыли мне дверь. Будет лучше, если об этом моем посещении и впредь никто не узнает. Даже ваша жена.

– Жена сегодня на работе, разумеется, а соседи… Они давно не выходят на звонки, если кто-то приходит ко мне. У нас слегка напряженные отношения.

Теперь, оказавшись тут, с фаянсовым, таким мирным бокальчиком чая в руках, грея об него руки, Рыжов не знал, как начать разговор. То есть, идея-то была простой, Ватрина следовало как-то завоевать, сделать его своим союзником, пусть даже сам профессор об этом и не догадается. Но вот ведь какая штука, Рыжов не знал, как этого добиться.

И он решил рассказать профессору часть той правды, без которой невозможно было обойтись.

– Мне звонили, некто неизвестный, – сказал он. – И этот неизвестный утверждает, что действие, направленное на какого-то человека, чтобы он совершил… Может быть, убийство… То есть, был проведен наговор на уничтожение. Фамилия шамана названа, Тусегов, якобы, он находится в Петрозаводске. Я только что оттуда, но контакт с ним не состоялся, как мне там доложили, его нет в городе. А где он сейчас?.. Выяснение это обстоятельства потребует очень большой работы, которую я один, похоже, провернуть не сумею. – Он помолчал. Ватрин прихлебывал чай, упорно рассматривая перед собой чистые листы бумаги и пару самопишущих ручек, небрежно брошенных поверх. – И мне нужно подтверждение того, что я говорю.

И вдруг Ватрин разом обмяк, до него дошло, что сообщил ему Рыжов. Он понял, что степень секретность, которая подразумевалась при этих событиях, значительно выходила за пределы его обычного допуска, его посвященности в подобного рода дела.

– Понимаете, я могу отвечать вам только на очень конкретные вопросы, – промямлил он, защищаясь.