Смертное Камлание

Здесь все выглядело просто, многие здоровались едва ли не по-деревенски, прежде чем начать разговор, или просто на ходу. В местном управлении милиции попросили подождать, что было объяснимо, его, свалившегося как снег на голову, все же нужно было проверить, как и удостовериться в правах на сделанный им запрос... А вот то, что случилось потом, Рыжов еще долгие годы вспоминал со стыдом и раскаянием, но и со странным привкусом удовольствия, хотя старался в эти ощущения чрезмерно не вдаваться.

К нему отнеслись, как к начальству. Устроили в гостиницу «Беломорье», конечно, не столь роскошную, как питерская, но все же... А обедать уже повезли в ресторан, где закатили настоящий банкет. И вот ведь какая странность, вокруг него мельками люди, лица, кому-то он пожимал руки, кто-то старательно и вежливо с ним пробовал разговаривать, чтобы заезжий столичный начальничек вдруг не заскучал, но... Никого из этих людей он бы не узнал и на следующий день.

Ему много рассказывали о городе, сдержанно хвастали, мол, какая у них тут великолепная жизнь, насколько сильна в техническом оснащении верфь, какие передовые заводы, и как все здорово... Но пить водку на банкетах приходилось от этого не меньше, а гораздо больше, чем хотелось бы.

И на следующий день, вместо того, чтобы отправиться на встречу с Тусеговым, его неожиданно отвезли на кораблестроительный завод, где сначала устроили настоящую экскурсию, а потом отвели в красный уголок, где собрались, кажется, целых три бригады, то есть человек под сотню, где как раз должно было состояться какое-то собрание. Тему, о которой говорил главный докладчик, Рыжов так до конца и не понял, в ней было немало и технических замечаний, и обще-политических, странно и в то же время изрядно ловко увязанных между собой. То есть, получалось, что работать плохо нельзя, потому что хорошо и даже отлично работать следует все время, ведь такова политическая ситуация, и страна ждеть от собравшихся этого...

А потом снова повезли куда-то обедать, и снова стол был такой, что выйти из-за него за полчаса было не по силам Рыжову, да и отличную уху, кажется, подали только через час после того, как они уселись, а до этого шли всякие заливные рыбы, салаты... и водка, разумеется, водка.

В общем, на служивом жаргоне это называлось «раскатать» начальство. Так некоторые, не чуждые житейской ловкости командиры и в органах, и в армии избавлялись от чрезмерно пристального внимания всяких проверок и инспекций, какими бы они не были и чем бы не интересовались. Рыжову и самому пару раз доводилось прибегать в этому приему, и надо сказать, он каждый раз срабатывал, потому что это самое начальство, как правило, не очень хорошо ориентировалось в новой для себя среде, и если у начальника не хватало воли настоять на выполнении требуемой работы, он так и уезжал, с похмельем в башке и полной сумятицей в результатах «проверки».

На третий день услужливый милицейский старшина, появившись поутру в его номере, сообщил, что за те дни, пока Рыжова «раскатывали», якобы, они выяснили, что Тусегова нет в городе, он был, действительно, но давно, кажется, еще весной, а потом куда-то его перевели, и где он теперь... В общем, все было ясно, от него теперь избавлялись.

Рыжов даже пожалел, что не обратился еще в Ленинграде к Сабурову. Возможно, если бы он позвонил, и попросил о соответствующих полномочиях, все был сложилось иначе. Но если бы он обратился к нему, то Сабуров непременно попробовал бы выяснить, откуда у Рыжова сведенья о Тусегове, и пришлось бы рассказать о полуночном звонке. А вероятность встретиться с неизвестным телефонным информатором, кажется, была более ценной, чем любые возможности, которые в Петрозаводске мог бы обеспечить Сабуров.

С мыслями о самом Сабурове Рыжов и уселся в поезд на Ленинград. Теперь-то было ясно, что ничего он тут не добьется, что дотянуться до Тусегова он ни за что не сумеет. И вряд ли сумел бы, если бы задействовал и Сабурова... Кстати, интересная личность, наверное, выполняет некую необходимую работу, но все же... Вполне могло оказаться, что он не столько дан ему как «связь» в Ленинграде, сколько как «порог», как фигура, которая не должна допустить Рыжова далее некоторой, не слишком явной для Рыжова зоны возможностей.

Да, разумеется, как он сам признался, формально он «проводит» некоторые дела НКВД через уголовные статьи, вероятно, отслеживает действия милиции... И вдруг, проезжая некую темною, уже засыпанную почти до меловой белизны станцию, Рыжов понял, почему его направили именно в Ленинград.