«Смертное поле»

Я бросился на дно окопа, сдернув следом пулемет. Батарея 105-миллиметровых гаубиц перенесла огонь на противотанковые ЗИС-3, и я осторожно высунул голову. Каску носить не любил, считая, что толку от нее нет, только слышать мешает. Беглый огонь с закрытых позиций размалывал остатки дивизиона. Крайняя к нам пушка подскочила, уткнувшись стволом в землю. Как в замедленном фильме, отлетела станина, еще какие-то железяки. Орудие, качнувшись на стволе, перевернулось. К нам бежал артиллерист в серой нательной рубашке. Через его голову перелетело оторванное колесо. Артиллерист, видно, из бывалых фронтовиков, скатился в воронку. Если бы не упал, следующий взрыв, ударивший между нами и дивизионом, изрешетил бы его осколками.

К нам в окоп посыпались комья земли, звякнула о цинк какая-то скоба. Снаряды падали минут двадцать, может, всего пять. Во время обстрела время течет совсем по-другому. Самый ближний снаряд разорвался в двадцати метрах от окопа. Земля ощутимо вздрогнула. На позиции дивизиона, вернее, его остатков, сдетонировали боеприпасы. Рвануло крепко. Нас встряхнуло с такой силой, что я влетел головой в нишу, и в глазах заплясали искры. Я испугался, что сломана шея, но, ощупав позвонки, убедился, что она крутится. Обвалилась стенка окопа. Никиту засыпало по пояс буро-желтым песчаником пополам с глиной.

Наши гаубицы усилили огонь, к ним присоединились другие стволы. Я высунулся из окопа. От семи противотанковых орудий ЗИС-3 осталось всего три штуки. Но они упрямо молотили по немецким позициям. Взлетели несколько зеленых ракет, зашевелилась залегшая пехота. Я снова открыл огонь из своего пулемета. Никита оказался сноровистым и умелым помощником. Ленты он набивал с удивительной быстротой. Очередная атака захлебнулась, временно замолчали орудия и гаубицы. Даже минометы нашего взвода замолчали. Никита вызвался сбегать узнать, как дела и привезли ли еду.

Бежать было всего метров пятьдесят, но маленького солдата все же успел обстрелять крупнокалиберный пулемет. Никита нырнул за бруствер, а я со злости дал несколько очередей в ответ. Никита вернулся через полчаса с котелком перловки и четвертушкой хлеба. Подмигнул, положил передо мной булькнувшую фляжку. Сообщил, что взводный прислал водки.

— Сто граммов мне и сто пятьдесят — вам. Надо бы выпить!

Я был другого мнения. Во время боя как раз пить не надо. От страха и напряжения люди столько глупостей делают, а если еще глаза зальют! Мне было двадцать восемь лет, почти старик для Никиты. Но, пошевелив скрюченными от напряжения пальцами, неожиданно сглотнул слюну:

— Наливай.

Каша оказалась сухой и почти не пахла мясом. Хлеб пополам с ячменем, язык об остяки проколешь. Я вспомнил про банку с навагой. Никита ловко вскрыл жестянку трофейным ножом, понюхал содержимое, лизнул крышку.

— Надо ее с кашей смешать. Жирно и вкусно будет.

Я не возражал. Перловка получилась вполне съедобной, мы подмели полный котелок, а Никита еще насухо вытер корочкой дно. Напились воды, и я пристроился было вздремнуть. Но мой напарник оказался слишком разговорчивым. Во-первых, он рассказал мне про свою семью. Никита был родом из Пензенской области. В начале войны пропали без вести отец и дядька, потом под Курском убили старшего брата, а сестра померла от родов и «воспаления нутра».

— Холода стояли за тридцать, а ей рожать вздумалось. Померла Зина. Теперь у матери я остался и младшая сестренка.

Я выслушал это из вежливости, почти засыпая. Но Никита, хватив сто граммов (слава богу, что не налил ему больше!), стал рассказывать о невесте и соседке-солдатке. С солдаткой он переспал, а невеста берегла себя до свадьбы.

— Во дура! Какие сейчас свадьбы? Боится, что я на ней не женюсь! Мое слово крепкое. А солдатка ничего. Года на четыре постарше. Вот я вам скажу, тарищ старший лейтенант, есть бабы, как бревно. А эта, разденешь ее, а она и так, и эдак. Даже днем не стеснялась. Такие штучки…

Мне стало противно. Никита был мальчишкой, лет на десять моложе меня. Ему хотелось выговориться, но я жестко обрезал его:

— Хватит все подряд нести. Невесты, солдатки…

В общем, я его отчитал, а спать мне расхотелось. Никита понял, что молол лишнее. Бормотнул: «Мол, чего тут такого?», потом извинился, стал набивать патронами очередную ленту. Я обошел наш двойной окоп, соединенный канавкой, стал выгребать лопатой землю. А Никита заснул, прямо с коробкой на коленях. Он даже подхрапывал, пуская пузырьки слюны. Все мое раздражение мгновенно улетучилось. Может, я и не вспомнил бы тот летний день. Таких много наберется в моей жизни на войне, но дальнейшие события остались в памяти надолго.

В принципе тогда мы считали наше положение устойчивым. Советские войска пробивали оборону Нарвы. Несмотря на приказы «людей беречь», предотвратить гибель многих бойцов и командиров было невозможно. Кто считает, что немцы в сорок четвертом воевали хуже, чем в сорок первом, — глубоко заблуждается. Они дрались отчаянно, постоянно контратаковали, даже в тяжелых ситуациях.