Смертный бессмертный

– Из-за границы приходит немало вестей, и многие, особенно на севере Италии, уверены в успехе нашего похода. Коррадино прибыл в Геную, и есть надежда, что, хотя после дезертирства немцев его армия поредела, недостаток солдат быстро восполнят итальянцы: а они и храбрее, и вернее этих чужеземцев. Наша земля немцам не дорога – могут ли они с тем же пылом сражаться за наше дело?

– А сам Коррадино? Что вы о нем скажете?

– Он племянник Манфреда и отпрыск Швабского дома. Юн и неопытен – ему не более шестнадцати лет. Мать не хотела отпускать его в поход и горько плакала от страха перед тем, что ему придется вытерпеть: он ведь вырос в роскоши и довольстве, привык к нежным заботам женщины, которая, хоть и графиня, не подпускала к нему слуг и растила сама, не спуская с него глаз. Однако сердце у Коррадино доброе; он мягок и уступчив, но мужествен; повинуется более опытным друзьям, не обижает нижестоящих, благороден душою, и, кажется, расцветающий ум его одушевляет дух Манфреда; если сей славный король ныне обрел награду за свои непревзойденные добродетели – несомненно, он с радостью и одобрением смотрит с небес на того, кому, как я верю, предназначено занять трон.

Риккардо говорил с глубоким чувством; бледные щеки его окрасились слабым румянцем, глаза блеснули влагой. Джеджии эта речь пришлась не по душе, но любопытство заставляло ее хранить молчание; а муж ее тем временем продолжал расспрашивать гостя:

– Вы, как видно, близко знакомы с Коррадино?

– Я встречался с ним в Милане и хорошо знал его близкого друга. Как я уже сказал, он прибыл в Геную, а теперь, быть может, уже высадился в Пизе; в этом городе он найдет множество доброжелателей. Каждый там станет ему другом: однако во время похода на юг ему придется столкнуться с нашей флорентийской армией под командованием маршалов узурпатора Карла, усиленной его войсками. Сам Карл нас покинул и уехал в Неаполь готовиться к войне. Но там его презирают, как грабителя и тирана, а Коррадино в Regno[69] встретят как спасителя; так что, стоит ему преодолеть эти препятствия, – в дальнейшем его успехе я не сомневаюсь. Верю, что не пройдет и месяца, как он будет коронован в Риме, а еще через неделю воссядет в Неаполе, на престоле своих предков.

– Да кто его коронует? – вскричала Джеджия, не в силах более сдерживать себя. – Не найдется в Италии столь низкого еретика, что решился бы на такое дело – разве что какой-нибудь еврей; либо придется ему посылать в Константинополь за греком, либо в Египет за магометанином. Будь навеки проклят Фридрих и весь его род! И трижды проклят всякий, кто хранит верность подлецу Манфреду! Не больно-то радостно мне, молодой человек, слышать в собственном доме такие разговоры!

Чинколо бросил взгляд на Риккардо, опасаясь, что нападки его жены вызовут гнев у столь пламенного защитника Швабского дома; однако тот смотрел на старуху с самой безмятежной доброжелательностью; ни тени недовольства не мелькнуло в мягкой улыбке, играющей на его губах.

– Хорошо, впредь удержусь, – ответил он и, повернувшись к Чинколо, заговорил с ним о более безопасных предметах: описывал разные итальянские города, где ему довелось побывать, и образ правления в каждом, рассказывал анекдоты об их обитателях – и все это с видом опытности, которая, по контрасту с его юношеской внешностью, произвела на Чинколо чрезвычайное впечатление; он смотрел на гостя с уважением и восхищением.

Настал вечер. Отзвонили и стихли в час «Ave Maria» колокола, и наступила тишина; лишь издалека плыли в вечернем воздухе звуки музыки. Риккардо хотел обратиться к Чинколо, как вдруг послышался стук в дверь. Вошел Бузечча-сарацин, знаменитый игрок в шахматы, что обыкновенно целыми днями прогуливался под колоннадой Дуомо[70], вызывая благородных юношей на поединок; порой эти шахматные партии привлекали общее внимание, и о победах и поражениях Бузеччи много толковали во Флоренции. Бузечча был высокий неуклюжий малый; слава, пусть и заработанная мастерством в столь пустячном искусстве, и привычка общаться на равных с вышестоящими, желавшими помериться с ним силами, выработали у него добродушную и грубовато-фамильярную манеру обращения. Он уже начал с обычного: «Эй, мессер!» – но, увидев Риккардо, воскликнул:

– Кто это тут у нас?

– Друг этих добрых людей, – с улыбкой ответил юноша.

– Коли так, клянусь Магометом, парень, ты и мой друг!

– Вы, судя по речи, сарацин? – спросил Риккардо.

– Так и есть, благодарю Пророка. Во времена Манфреда… впрочем, об этом не будем. Мы здесь о Манфреде не говорим, верно, монна Джеджия? Я Бузечча, шахматный игрок, к вашим услугам, мессер lo Forestiere[71].