Смертный приговор

- Почему? Сиди, почему быстро уходишь? Давай я воды нагрею, хо рошенько голову тебе вымою, а? Ты человек одинокий, отдохни хоро шенько!

- Нет, большое спасибо...

- Да что "спасибо"?... В Воронеже я сушеных грибов купила, давай тебе суп сварю!

- Нет, спасибо...

- Водочки налью, кирнешь!... А? Или постарел, водку пить не мо жешь? Что скажешь?

- Нет...

Хосров-муэллим вышел в коридор, надел галоши, папаху, стал натягивать пальто, и Арзу в том тесном коридоре стояла против Хосрова-муэллима, застегивала каждую минуту расстегивающиеся пуговицы старой проводницкой рубашки.

"Почему вы не даете нам выпить за здоровье этой прекрасной девочки, поздравить эту прекрасную девочку?"

"Одну минуту, одну минуту, Хосров-муэллим! Арзу же не убегает, она своя, и за здоровье ее выпьем, и поздравим. А эти бокалы мы поднимем за тост, провозглашенный Хыдыром-муэллимом! По правде говоря, Хыдыр-муэллим опередил нас, и хорошо сделал... От всех наших сердец сказал и от твоего сердца сказал, Хосров-муэллим!..."

Куры закудахтали громче.

Арзу сказала:

- Знают, что сейчас откроется дверь... Я таких прожорливых не видала... Обманули меня! Чем они набивали им животы в Ставрополе? В конце концов они меня самою съедят!...

На газовой плите в конце коридора кипела вода в чайнике и подбрасывала крышку.

Хосров-муэллим сказал:

- До свидания...

Арзу, показав на бумажный кулек на полу в коридоре, спросила:

- Это что такое?

- Немного фруктов, тебе принес...

Крышка на чайнике все так же прыгала.

- А мне что тебе подарить? - Арзу оглядывала коридор, как будто видела его впервые. - А? Что подарить?

- До свидания...

Арзу, кажется, нашла, что искала:

- А! Знаешь, что я тебе подарю? Смотри!... - Хриплым голосом, отчетливо, точно как сорок лет тому назад, выговаривая слова, с особым акцентом она начала громко декламировать:

Вы были вчера

безымянны,

Седая зурна

Сулеймана...

Хосров-муэллим, открыв дверь, вышел во двор.

Куры закудахтали еще громче.

Запах, идущий от курятника, бил в нос.

И Хосров-муэллим удалился от того трехэтажного здания, но какое-то время его еще преследовали и запах курятника, и хриплый голос Арзу, которая, стоя в открытых дверях, громко декламировала стихи:

Джамбула

седая домбра...

Так пойте же

Сталину

славу

Стихами,

подобными сплаву,

Золота

и серебра!...

Потом и старое трехэтажное здание, на котором было написано: "1867. Мешади Мирза Мир Абдула Мешади Мир Мамедгусейн оглу"

и сберегательная касса напротив того здания остались позади... и звук пропал и запах исчез...

и в грязную зимнюю ночь Хосров-муэллим опять увидел во сне семерых дочек Калантара-муэллима...

а женщину-проводницу из квартиры номер 7 старого трехэтажного дома никогда во сне не видел...

но иногда боялся, что куры действительно ее съедят, как крысы съедают младенца, так и куры съедят толстую женщину, живущую в трехэтажном доме, в квартире номер 7...

и иногда младенец так кричал...

и часто снились семеро дочек Калантара-муэллима...

но и во сне Хосров-муэллим знал, что и десятилетняя отличница-всезнайка есть среди семерых дочек Калантара-муэллима...

самой ее не видно, но она там...

и бледный отсвет идет от испорченных металлических зубов...

и девочки хором плачут...

и слезы, текущие из их глаз, потоками льются по улицам, образуют море...

и в море, под блеск испорченных металлических зубов плавают лодки...

но лодкам нигде нет спасения...

лодки должны потонуть...

и Хосров-муэллим, как Калантар-муэллим, плывет в лодке...

и Хосров-муэллим, перешагнув за восемьдесят лет, все не хочет тонуть...

хочет жить...

интересно, а жизнь у Мешади Мирзы Мир Абдуллы Мешади Мир Мамедгусейна оглу была такая же длинная, как его имя?...

Конечно, Хосров-муэллим не знал о могилах на кладбище Тюлкю Гельди и не знал, что история кладбища начинается именно с могилы этого человека...

13

Баранья ляжка

Ночь становилась все глубже, и число машин на дорогах уменьшалось, земля и асфальт казались теперь относительно безопасными, запах весны ощущался все сильнее, и в ту апрельскую ночь Гиджбасар с небольшой бараньей ляжкой в зубах, хромая, уже не бежал, а медленно шел вдоль дороги. Правда, он был очень голоден и хотел поскорее съесть холодную ляжку, но дороги были совсем пустынны, свет не горел в домах и дворах, ночь освещалась только луной и звездами, тишина успокоила Гиджбасара, никакого другого собачьего запаха вокруг он не чуял, железные сетчатые ограды где-то кончатся, и тогда, сойдя с дороги, он спокойно съест баранью ляжку.

Хотя все было спокойно - без машин, без скорости - и ночь была тиха и ясна, а все же в асфальтовой дороге, как и вообще во всех асфальтовых дорогах, виденных им от рождения, было для Гиджбасара нечто чужое, чуждое, асфальтовые дороги даже в самую спокойную, самую бесшумную пору были для Гиджбасара источником тайного страха. Хотя всю жизнь он провел на асфальте, исключая земляные участки кладбища Тюлкю Гельди (во дворе управления кладбища), чувствовал себя свободно, только сойдя с асфальта, оказавшись на земле, и как видно, в этом было нечто инстинктивное, первобытное.