Смертоносный груз «Гильдеборг»

— Так что, приятель, чем хочешь заняться, какие у тебя планы?

Я пожал плечами. Мы подошли к цели разговора быстрее, чем я предполагал.

— Никаких, — сказал я удрученно. — Собственно, ищу работу, но у меня нет документов, — добавил я тихо. — Поэтому Беневенто и послал меня к тебе.

Он засопел и снова выпил.

— Так-так, неприятное дело… — Темные глаза следили за мной поверх кружки. — Почему ты не остался у шефа, почему не продлил контракт? Деньги у тебя есть?

— Немного.

Оливия поставила передо мной блюдо экзотически украшенного салата, а на тарелке кусок полусырого мяса. Но о еде я даже и не помышлял. Моя судьба находилась сейчас в руках этого толстяка.

— Что же ты делал, что у тебя нет денег?

Я снова молча пожал плечами.

— Ездил с Маретти в транспортере, пока он не погиб, а потом с поручиком. Я просто боюсь, понимаешь это?

— Маретти?..

— Примерно два месяца тому назад.

И я, между едой, начал рассказывать историю фермы Хармеров. Салат был такой же острый, как и цветистый, его было невозможно есть. Оливия убралась за стойку бара к своим журналам, Гуцци сидел напротив меня, потел и с помутневшими глазами понимающе кивал.

— Так Маретти погиб, бедняга Маретти… Я всегда говорил ему: хватит, у тебя достаточно денег, брось это, наплюй на все. Он служил у Гофмана десять лет, а это уж что-то значит.

— У меня истек срок договора, и я больше ничего не жду, — сказал я твердо. — Когда здесь их дело лопнет, бог знает куда они подадутся.

Гуцци кивал головой в знак согласия. Его лицо вдруг стало серьезным, почти осунувшимся.

— Это разумно, я понимаю тебя: рисковать сегодня не имеет смысла. Все равно в конце концов все поднимут руки и выдадут нас неграм. Если бы у тебя были деньги, я тебе продал бы весь этот гешефт, — он кивнул на бар, — вместе с ней. Хочу, наконец, вернуться домой. Пять лет я служил, и все пять лет здесь. Человек должен уметь сказать себе: достаточно! Да, для меня достаточно, и я хочу домой.

— Но у меня нет денег.

— Но у тебя нет денег. — Он глубоко вздохнул. — А что бы ты хотел делать?

— Что угодно, лишь бы не слишком на глазах.

— Гм…

Белым носовым платком он вытирал лоб. Пиво начало проступать всеми порами.

— Возможно, я о чем-то знаю… — он выжидательно посмотрел мне в глаза. — Возможно… — и его лицо начала растягивать широкая улыбка. Потом он громко расхохотался. — Л.С. Два символа света!

В недоумении я отодвинул прибор.

— "Любовь и Счет", балда! Это как раз то, чего тебе не хватает.

И он снова прыснул со смеху так, что его объемистый живот трясся и подскакивал.

— Если это выйдет, получу две сотни, согласен?

Я кивнул.

— Так слушай! Уже вторую неделю здесь живет какая-то вдова, фермерша, сумасбродная женщина, которая ищет белого шофера. Ей нужно куда-то ехать… — он широко развел руки, — не знаю, видимо, очень далеко, а негра не хочет, боится. Каждый день ездит в Умтали и ищет, как будто может найти здесь белого шофера. Любой наплюет на такой бизнес. Но она наверняка имеет счет, и ты можешь заиметь его, а может, и любовь тоже — это уж зависит от тебя, это уж твое дело. Она настоящая африкаанер: прежде всего требует, чтобы перед ней гнули спину и работали в поте лица. И по асфальтированным дорогам она, вероятно, ехать не хочет.

Я поспешно обдумывал.

— Работать шофером у белой фермерши? А почему нет? А сколько…

— Не знаю, этим не интересовался, я тебе только рекомендую. Она вернется вечером, я пошлю ее к тебе. Ты должен поломаться, заставить поуговаривать себя…

Мне было ясно: надо продать себя как можно дороже. Гуцци потянулся и зевнул.

— Ну хорошо, теперь тебе Оливия покажет бунгало, а я пойду прилягу. Здесь человек должен беречь, свои силы, вечером еще поговорим. И не забудь, получу две сотни! Оливия, посели господина!

Я вышел следом за юбочкой из травы. Длинные худые ноги, стройные прямые бедра. Бегун на беговой дорожке, Бедняга Гуцци, он никогда ее не догонит, она как антилопа — замучает любого бегуна. Я плелся за ней в полуденной жаре. Кругом — клумбы с увядшими цветами. Кто их здесь поливает? Это была не сухая жара выжженной саванны, а влажная духота, сохраняемая тропической зеленью. Пиво и виски бродили у меня в крови. Здесь человек не должен выпивать после обеда, после обеда только чай, остальное — вечером.

Оливия открыла двери в прохладное воздушное бунгало. Коридор, спальня, ванная — я в уме начал подсчитывать, сколько запросит за это Гуцци. Оливия вошла в ванную и повернула краник душа.

— Течет, господин.

Текла настоящая, живая вода. Брызгала ей на голые плечи и скользила по грудям. Я протянул к ней руки. Она со смехом выскользнула.

— Извините, господин, шеф этого не любит, он избил бы меня за это.

Закрыла краны и длинными ногами протопала по каменному полу к дверям. Мокрые следы испарялись на глазах.