Смертоносный призрак

– Вот видите? И дальше в таком же духе пошло: в четырнадцатом году всех молодых австрийцев выставили из Германии в Австрию – к нашим союзникам, чтобы они там в армии служили. А этот прямиком в баварские добровольцы записался, наврал, похоже, что по большой протекции: он якобы в ноги к баварскому принцу бросился – тот и разрешил. Ну, а в казарме эту историю проверять не стали: если протекция не на дезертирство, то и ладно, а парень вроде бы сам в пекло просится, так и черт с ним! А в «Майн Кампф» наплетено, что это он с австро-венгерским всяким сбродом служить не хотел: с евреями, славянами и прочими. Но это лишь для тех годится, кто решил забыть, что тогда и в нашей армии хватало и евреев, и поляков, и эльзасцев, и прочих – хотя и не так уж много, как у австрийцев, конечно. А провоевал он четыре года добротно. Но тоже не без странностей: уже за первые бои ему Железный крест навесили, дальше он служил при штабе полка – у начальства на виду. Парень он толковый – кто будет это отрицать? Ему бы и пойти на офицерские курсы – охотно бы взяли. Закончил бы войну капитаном или даже майором, как и все его теперешние друзья – Рем, Геринг, Грегор Штрассер, Гесс! Ан нет – так до конца войны и проходил в ефрейторах, хотя еще один Железный крест выдали! Похоже, что ни к чему ему была проверка документов при поступлении на курсы! И после войны: он ведь не сразу коричневым заделался, а говорят, что весной девятнадцатого, при Баварской республике, чуть ни коммунистом был – и за это его едва не расстреляли! А с осени девятнадцатого года, когда к нему стала приходить известность, он запрещал себя фотографировать – до самого сентября двадцать третьего, когда его один репортеришка сумел поймать. Гитлер его тогда чуть не убил, но никак публикации помешать не смог. С тех пор его фотографируют – и ничего, даже миллионными тиражами распечатали. А до этого он даже на митингах старался так появляться, чтобы его внешности никто не разглядел и не запомнил. Странная история. Странный тип. У нас много об этом говорили в то время – я уже здесь был, в политической полиции.

Пауза. Мюллер собирается с мыслями. Зауэр молча ждет. Мюллер продолжает:

– Да и теперь это почти тень: подданства не имеет – австрийское отобрали, а немецкого не выдали. Налоги платит, но очень хитро: и вилла небедная в Альпах, и квартира – сами видели какая (Зауэр кивает), и все это – на чужое имя! А еще в двадцать пятом, сразу после тюрьмы, он роскошнейший автомобиль купил, вот на него финансовое ведомство и взъелось – еле представил тогда сведения о каком-то мифическом кредите! С тех пор особенно опасается сорить деньгами. Хотя за «Майн Кампф», говорят, гонораров загребает не хило, но и тут в двадцать восьмом сбой наступил: совсем было популярность ушла, но в двадцать девятом ему кризис помог. Вот я и говорю: не человек, а призрак!

Зауэр:

– А убийцей этот призрак может быть?

Мюллер:

– Вы все-таки про убийство вначале объясните!

Зауэр:

– Ладно. Но – железно между нами!

Мюллер серьезно и согласно кивает. Тут звонит телефон. Зауэр берет трубку:

– Зауэр слушает! (Пауза.) Да, господин министр, все идет нормально. Но мне еще час-полтора нужно. Не поздно для вас будет? (Пауза.) Хорошо, до встречи.

Кладет трубку. Мюллер смотрит вопросительно. Зауэр корчит недовольную рожу. Мюллер усмехается.

Зауэр:

– Видите? Так что четко – только между нами. (Мюллер снова кивает). В общих чертах так: вчера в пятницу, вы уже наверное в курсе, Гитлер с утра поссорился с племянницей (Мюллер кивает головой). Гитлер днем уехал, а после его отъезда в квартире оставались племянница и слуги – посторонних в квартире не было. На следующий день, сегодня утром, ее нашли застреленной – и тут обычные версии: убийство, самоубийство, несчастный случай. Выстрела никто не слышал, что и не удивительно: пистолет был плотно прижат к телу, а карманный «Вальтер» и так негромко хлопает; что-то, конечно, слышали, но за выстрел не приняли – бывает. Если это самоубийство или несчастный случай – то такое могло произойти вчера вечером когда угодно. Самоубийство не очень вытанцовывается: нет обычной предсмертной записки, хотя покойная перед смертью как раз писала; на столе – недописанное письмо к подруге в Вену. Причем покойница написала, что скоро тоже приедет туда. Все это довольно странно, но с девицами, которым давно пора замуж, бывает и не такое.

Мюллер:

– А что со временем смерти?

– Врач поставил время смерти между 17 и 18-ю часами вчера, но ведь это было сделано порядка через 17-18 часов после смерти – и на самом деле возможный интервал гораздо шире. И вот, если это было убийство, то оно могло произойти только до отъезда Гитлера: после, повторяю, посторонних в доме не было, а все эти слуги в убийцы не годятся – и я, и мои ребята в этом сходимся. Хотя эти слуги и не ангелы, конечно. Особенно эта стерва – экономка Винтер: врет с полоборота! (Пауза, Зауэр задумался.) Я вот, когда сейчас вас слушал, то окончательно допер: призрак и убивал – это вы сразу угадали, можно сказать, не глядя!

Пауза. Мюллер заинтригован. Зауэр продолжает: